— А ты Маркела к каким относишь, к лютым?
Руденко подумал, прежде чем ответить.
— Положим, для лютого он мелок. Так, хорек...
— Как-как ты сказал?
— Хорек. А что?
— Ничего, совпадает с моим представлением о нем.
— Страшен-то не он сам, страшно дело, которому он служит,— продолжал Руденко.— И еще страшно то, что служит-то он... по убеждению, а не из корысти. Корысть люди разгадают быстро. А мы этого порою недооцениваем, стараемся представить Маркелов примитивными захребетниками. А Маркел апеллирует к окружающим: вы гляньте, люди, я-то не о богатстве радею!
Так откровенно мы с Руденко говорим обо всем впервые, хотя насчет сектантов нам приводилось толковать и прежде: я начинаю догадываться, что не ради одного первого снега Михаил Степанович зашел ко мне.
Оп шагал легко и быстро, совсем по-юношески; и мне с моим костыликом трудно угнаться за ним; и тогда он пошел медленнее. Сгреб с крышки какого-то ящика горстку ослепительно-белого снега, сжал в кулак комочком и зачем-то понюхал, зажмурился.
— Удивляешься, почему нюхаю? Снег еще как пахнет!
— Снег-то? Чем?
Вишневым цветом. Вот, знаешь, в мае выйдешь рано-рано в сад. А он весь в цвету. А еще прохладно...— и сознался, будто бы даже с неловкостью: — Я ведь вырос в Средней Азии. Отец на фронт ушел, а пас эвакуировали... И вот, веришь, до восемнадцати лет, пока в Москву не приехал, не представлял, какой же он снег. Читать читал. В кино, конечно, видел. А чтобы вот так, руками потрогать... Вот тогда-то я и открыл, что снег пахнет.— И без перехода вдруг спросил: — Ты знаешь, что Анюта тяжело болеет?
— Нет. А что с нею?
— Третий день в больнице. Соседки по общежитию пришли ко мне в слезах: умрет, говорят. Вызвал эту твою приятельницу Галину, Надо, мол, спасать человека. А она мне: тут медицина бессильна! Любовь. Любовь, говорю, любовью, а в больницу вы ее заберите.
— Так что же все-таки с нею?
— Глубокая депрессия. Коварная штука, между прочим. Может исчезнуть бесследно, а может и в могилу свести. Она, видишь ли, внушила себе, дуреха, что Алешка Ковалев по ее вине со стройки убежал. Ах, Маркел, Маркел! Пакостит на каждом шагу, а сразу его не ухватишь.
Я рассказал ему, как Маркел приходил ко мне. Руденко слушал и все более хмурился.
— Это тот, о ком ты мне еще в позапрошлом году рассказывал?
— Тот самый.
— Видать, боится он тебя. Опасается, не известно ли тебе о нем что-нибудь более важное? А в точности не знает. Нет, ты гляди, какая закономерность! Только мы начинаем новое трудное дело, непременно около него Маркелы появятся! И вьются, и ловчат...
