Теперь времена переменились.
На стенах — Рубенс, Шагал, Пикассо… На столах, рядом с письменными приборами, — пасхальные яйца Фаберже, а на полках, — сочинения древних философов, в толстых кожаных, поблекших от времени, переплетах.
Но в этом кабинете, — Гвидонов это хорошо знал, — книги читают.
Вообще, в конторе удивлялись, как это человек, еще недавно не знавший ни одного языка, кроме фени, не успевший в свое время закончить даже среднюю школу, поскольку тогда впервые и загремел на зону, — как этот человек, с какой, вдруг, стати, полюбил чтение, и просиживает часами не за крутой эротикой или экшен, что было бы более-менее понятно, — а за Платоном, Спинозой, Ницше и Фрейдом…
Так что книг вокруг Гвидонова оказалось много.
Про Чурила Гвидонов тоже много знал, — и не только про его книжные страсти. Помнил много забавных фактов из его неординарной биографии, но еще больше знал слухов о нем, которые то и дело волнами прокатывались по кабинетам их Управления.
Вот встречаться — не приходилось. О чем нисколько не жалел… Если суммировать общее впечатление, которое сложилось о нем, в рядах профессионалов спецслужб, то его можно было выразить одной фразой: это человек, с одной стороны, непредсказуемый, а, с другой стороны, это — человек слова.
Такой вот парадокс был заключен в этом непростом человеке, сумевшим за десять лет, по сути из ничего, сколотить огромную темную империю, и стать одним из самых богатых и влиятельных людей в мире…
Из-за стола к Гвидонову поднялся «Сам», — в копеечной футболке и мятых тренировочных штанах, с пузырями на коленях.
— Проходи, — сухо сказал Чурил, — садись. У меня к тебе разговор.
Показал жестом на диванчик, рядом с которым стоял журнальный стол. Там же был второй такой же диванчик. Чтобы собеседникам было удобно, каждому на своем месте.
Гвидонов молча сел, куда ему сказали.
— Расскажи, как на Бромлейна работал, — сказал Чурил. — Только подробно, не торопясь, время у нас есть.
— Я на него не успел поработать. На второй день все прикрыли.
Чурил посмотрел внимательно на Гвидонова, — и Гвидонову стало не по себе. Какая-то досада промелькнула на лице хозяина дома. Словно Гвидонов, вместо положенного «здрасьте» тут же спросил: «где тут у вас нужник?»
— Последний раз, — негромко, и как-то равнодушно, сказал Чурил, — ты пробуешь перейти мне дорогу… Больше этого не нужно делать.
И Гвидонов испугался… Внутри что-то поджалось, захолодело, — словно бы его коснулось лезвие ножа, и он знал, — оно не остановится, — так же медленно и неотвратимо войдет в него, все, всей безжалостной своей сталью. Станет очень больно… Кроме боли, не будет больше ничего, и — никогда.
