— Семена драгоценные, втрое крупнее обыкновенных. Вы, ребятки, не продавайте. Поменяйте-ка мне! Я вам за пуд два пуда дам. Пятнадцать пудов отдайте — тридцать получите. Я для вас не пожалею.
Алексей глядел на зерно, насыпанное пирамидкой, и плечи его распрямлялись. С них сходили мозоли, натертые коромыслом, на котором таскал он полные ведра навозной жижи. Все улыбались навстречу дню, ветерку, несущему запах спелой ржи, навстречу Никишке, с его заманчивым предложением.
— Это дело, — сказал Никишка, — на пятнадцать лишних пудов мы телку годовалую купим, а добавить еще пятнадцать — там третья корова. Кабы ты не смеялся…
— Что ты, какой здесь смех! Такое дело — я сейчас парня с возом пошлю.
— Погоди, — Ферапонт обернулся ко всем. — Ведь мы посоветуемся?
— Погоди, дядя Никифор, посоветуемся, — ответили девчата.
— Вот глупые! Дети вы еще у меня. Своей выгоды не понимаете. Советуйтесь, конечно. А уж я вам тридцать-то пудов в торпище насыплю. Завтра утречком сам привезу. У вас два пуда на семена останется. Ведь вы ж по зернышку сажаете. Два пуда вам на десятину. Больше вы и не управитесь посадить.
— Третья корова, — прищелкнул языком Никишка. — Это, братцы, третья корова.
Никифор и Чугунок ушли. Шли и разговаривали.
— А что, Никифор Никифорыч, могут они обработать весь клин нашей земли?
— Одни — нет. А ты бабу с ребятней на сколько дней мне работать даешь? Дня на четыре, кажись? Я тебе лошадей-то на два дня давал?
— На два. Четыре дня по справедливости. Отработают. А что, Никифор Никифорыч, ежели им машины? Пожалуй, весь клин-то и обработают?
— Нет таких машин, чтоб этим способом рожь сажать… на десятину здесь ден двадцать бабьих нужно. Машины эти — опахать да убрать… весь клин пять-шесть машин могут. А ты не знаешь, Семка землю опять сдает? Лошадь покупать не собирается?
— Нет, где ему! Опять до вас качнется. А что, Никифор Никифорыч, могут они подобрать себе в коммуну молодежь, которая поспособней, да и оттяпать у нас землю-то? А нам вон кустари отвести? Чего мы с ними сделаем?
— Очень просто. А ты не знаешь, у вдовой, у Парахи, обе девки дома? На заработки не ушли?
— Кажись, дома.
Так они разговаривали. Каждый думал по-своему.
Никишка обдумывал засадку трех десятин коммунскими семенами и набирал шестьдесят бабьих дней.
Чугунок проверял — возможно ли обойтись без него и без мужиков в обработке земли? Скоро ли спалят гасом или пустят какую бациллу? В голове его тяжело, как камни, ворочались мысли: «Как спастись? Может, хоть ребят в коммуну пристроить. Анютка там своя. А уж старикам-то все равно».
