Юрий Алексеевич целыми днями копался в огороде, ходил по грибы-ягоды, не беспокоясь ни о чем, как в детстве, когда все звали его Черепашкой и жалели, а он думал, любили. Прошлые десять лет представлялись ему утомительной игрой, в которую он включился случайно и все время боялся, что не выдержит какого-нибудь из ее правил. Он и не выдержал, забыв, что это не игра, а жизнь: говорить, думать и мечтать в ней надо только так, как принято. Но как хороша была Клавдия Васильевна!
О Госстрахе Черепанов думал и даже склеил большой конверт, чтобы отправить в нем документы на Мищенко и заявление по собственному желанию, но почему-то медлил и портфель не открывал.
К нему приходили покупатели избы, и свои деревенские, и незнакомые. Он вежливо давал им от ворот поворот и вспоминал, что мать никогда не выпроваживала чужого человека, не угостив хоть пустым чаем, как ту горбунью, агента из Госстраха, что забрела к ним однажды. Без всякого стеснения мать выспросила у нее про здоровье, семью, работу, не тяжело ли, по судьбе ли работа, а когда горбунья ушла, сказала:
— Помрет, видно, наша Кнутовка. Недолго меня переживет. Думай, белоголоушка.
Теперь Кнутовка умирать не собиралась, строились в ней каменные дома, к осени должна быть готова новая ферма. Юрий Алексеевич бродил по деревне тихо-тихо, все его узнавали, но близких и здесь не было, только что Елена да внучка ее. Телевизора не было, газет тут для него никто не выписал, в клубе показывали два раза в неделю кино, но Черепанов не ходил туда, до самых потемок полол и окучивал огромный огород картошки, ползал по межам среди грядок, все собираясь съездить на центральную усадьбу и узнать насчет новой работы.
Десять дней продолжалась эта идиллия, а потом Черепанов заметил, что страх и тут нагнал его, не тот, что обрушился на него после жуткого сна с участием Аркадия Мищенко, другой, подступающий исподволь. То среди ночи вдруг казалось ему, что кто-то барабанит в дверь, то пугала проезжающая мимо машина, даже лай соседской собаки начал воспринимать Юрий Алексеевич на свой счет. И жить с этим страхом стало невозможно.
Тогда он попросил соседку истопить баню, хорошенько выпарился, выстирал белье и почистил костюм и утром другого дня, надев это волглое, болтавшееся всю ночь на веревке белье, а уже стояли туманы, а также костюм, пропитавшийся духом так и не успевшей запахнуть жильем избы, первым автобусом вернулся в Молвинск.
Здесь, пожалуй, конец рассказа о страховом инспекторе Юрии Алексеевиче Черепанове, который окончательно забыл, что его когда-то называли Черепашкой. Теперь он начальник Молвинокого районного Госстраха. Он так же худ и невысок, но стал стройнее, носит туфли с высокими каблуками, горба его незнакомый человек и не заметит. Юрий Алексеевич далеко стороной обходит дом, в котором жила Клавдия Васильевна Мищенко, не бродит бесцельно по улицам старого города, и дом матери в деревне он еще не продал.
