Кавказ. (Алатырские горы)
Очень давно.
Крик разорвал небо, взлетел до самых небес. Снова острый клюв вонзился в бок, разорвал кожу, словно ножом, добрался до печени. Тело пронзило болью, такой, что в глазах потемнело, тело затрясло невыносимой дрожью, а сердце застучало часто-часто, разгоняя кровь в три раза быстрее.
Из разорванной раны горючим бурунчиком извергалась сама жизнь, тяжёлые ручейки текли по животу, по бёдрам, ногам и обрушивались на землю, вновь и вновь впитываясь в раскалённую на солнцепёке пыль.
Прометей стиснул зубы, за десятилетия мучений научился кричать только в первый момент, когда проклятый клюв чёрного ворона, приспешника Зевса, разрывает кожу и вонзается в печень. В дальнейшем уже принимал эту нестерпимую боль, как должное, переживая приступы, как и жгучие лучи палящего Гелиоса, нестерпимого жара светила, что в союзе с Зевсом будут вечно пытать неразумного человека, дерзнувшего перечить богам.
Ворон поднял окровавленный клюв, посмотрел правым глазам в очи вечного узника, гаркнул хриплым нечеловеческим голосом:
— Отрекись от людей… Смысла же нет. За что страдаешь?
Прометей, как и сотни тысяч раз до этого, выжженными на солнце губами обронил:
— Прочь! Прочь…
Ворон что-то гаркнул в ответ по-своему, по-птичьи, то ли в очередной раз удивился человеческой упрямости, то ли решил, что перевоспитывать таких бесполезно. Широкие крылья взмыли вверх, оставляя далеко внизу, среди скал и развалов камней, вечного пленника судьбы.
Прометей вздохнул, по идее он должен был сейчас умереть от потери крови, но проклятье богов, бессмертие, не давало отправиться за грань, в царство Аида, да хотя бы в сам Тартар, куда угодно… И снова ощутил, как края раны затягиваются, на месте разорванной печени взрастает новая, ещё чуть-чуть и всё, что напоминает о ране, это засохшие, покрытые струпьями кровавые дорожки, да испаряющаяся под огненными стрелами лужа, что когда-то была его жизнью.
Проклятье! Сейчас снова начнёт печь солнце. Так всегда: сначала поутру прилетает ворон, клюёт печень, просит отречься и улетает, тут же дело богов подхватывает солнце, а он, распятый на камне, привязанный могучими цепями, не может пошевелить ни ногой, ни рукой, лишь ощущает, как из тела выходит последняя влага, как медленно выгорает кожа, веки, как лопаются губы. И так каждый день, до самого захода… Перед ночью, перед тем, как забыться тревожным сном, он вновь становиться прежним, тем самым, каким был, когда свирепые боги приковали к вечному камню.
