Василиса тоже проснулась от стука и при первых стариковых словах начала поспешно одеваться.
Степана Егорыча аж затрясло – он представил, что будет с колхозным стадом, с тремя сотнями овец, если волки дорвутся до живого мяса, до живой теплой крови. Волк пьянеет, хруст овечьего горла под его клыками сводит его с ума. Для сытости ему хватит и половины барашка, а он, ошалев, начинает резать овец подряд, ради одного восторга, какой заключен для него в разбое и убийстве.
Не попадая в голенища, Степан Егорыч кое-как впихнул в сапоги ноги, сорвал с гвоздя шинель. В зажигалке стерся кремень, но он помнил, куда Василиса клала спички, – нащупал на печном приступке сухой легкий коробок. Оружие бы! Но какое у Василисы в доме оружие!
– Поотобрали вот дробовики, а зачем? – как бы угадывая Степан Егорычевы мысли, посетовал Ерофеич. – Такое вот, к примеру, происшествие – даже отбиться нечем…
Одно только могло сгодиться Степану Егорычу как оружие: у Василисы в подпечье вместе с рогачами всегда лежал острый топор для рубки хвороста. Степан Егорыч сам не раз направлял его на точиле.
– Степан! – окликнула Василиса. – Подожди!
Она словно бы боялась за него, не хотела, чтоб он шел один, без нее.
Бежать Степан Егорыч не мог, а только шагал, сколь мог быстро, широкими неуклюжими шагами, землемерным сажнем выбрасывая вперед себя негнущуюся ногу. Ерофеич трусил рядом, сбивчиво передавая, как еще с вечера стали подвывать в степи волки, но это обычное дело, он даже не заволновался нисколько, а потом, с полчаса назад, овцы забеспокоились не на шутку, стали метаться в овчарне, блеять. Кошар и Жук, бегавшие снаружи, на что уж здоровы, волкодавьей породы, а и то – подбились под дверь сторожки; шерсть дыбом, клыки оскалены, зарычат, рявкнут – и тут же пятятся… Ерофеич вышел поглядеть и на снегу с одной и другой стороны овчарни увидел волков; на той стороне, откуда светила луна, – черными тенями, а на той, где было светло, – совсем ясно: длинные морды, пар от дыхания…
Ерофеич оправился от пережитого страха, теперь ему было даже занятно, как это он оказался посреди волчьей стаи и как они его выпустили, не погнались вслед. А погнались бы, почитай, тут бы ему и конец – что бы он сделал голыми руками? Собаки же повели себя совсем не геройски: едва он вышел из сторожки, как они рванулись туда, в укрытие, – и волкам без боя уступили, и хозяина покинули без защиты.
– Сколько живу – а такое впервой! – докладывал Ерофеич на бегу, едва поспевая за Степаном Егорычем. – Никогда у нас по стольку не водилось. Это их война сюда согнала. Серые все, должно, брянские, наши порыжей будут…
