Шура Протасова ни лицом, ни фигурою, ни характером не походила на Полю, но она была с брянщины, из колхоза, и это роняло в Степана Егорыча светлую надежду: может, и Поля не осталась у немцев, сообразила, успела, покинула с девочками деревню и вот теперь тоже где-то в тыловой стороне… Дай-то бог, думал Степан Егорыч, чтоб попала она к добрым людям, чтоб помогли ей пережить до возвращения. Ничего нет нужнее доброты друг к другу, а сейчас и подавно: одно только и может выручить в такой всеобщей беде – держаться, как одна семья.
Невелик был Сухачёв-хутор, невелика артель, но в тяжкий воз запряг Степана Егорыча Дерюгин – теперь Степан Егорыч понимал это по-настоящему. Он не был в обиде на Дерюгина: тому было тоже не легко и кто-то же должен был занять его место, как заступают на фронте на место того, кто выбыл из строя. Всем сейчас один долг, – так понимал своим сердцем Степан Егорыч – одна обязанность: тянуть, не жалея жил, где б кто у какого дела ни оказался – на фронте ли, в тылу. Всем и каждому такая задача, и ничего другого сейчас ни у кого не может быть…
За день Степан Егорыч умаривался так, так намучивал свою хромую ногу, что, казалось бы – спать всю ночь без просыпу. Но и ночами не сразу шел к нему сон от разных продолжающихся дум и соображений. А когда Степан Егорыч все-таки засыпал, то тревожно, все чего-то ожидая во сне, готовый немедленно пробудиться и действовать.
И когда однажды в полуночный час под окном раздался скрип валенок по снегу, а потом чья-то рука торопливо застучала в раму, Степан Егорыч тут же рывком вскинулся с лавки, уже понявший, что стук неспроста, по серьезному делу, скорее всего случилось какое-то несчастье. Первая мысль по деревенской привычке мелькнула о пожаре. Как стал себя помнить Степан Егорыч, это был самый первый в деревне страх; всегда взрослые боялись погореть, старики, женщины крестились и шептали молитвы при грозе с молнией и громом, ребятишек за баловство с огнем жестоко били, и в Степана Егорыча еще в пеленках перешел этот всеобщий страх.
В окно стучал Ерофеич.
За двойными рамами было не понять его слов, Степан Егорыч, босой, метнулся в сенцы, впустил Ерофеича в дом.
Старик был лишь в легком ватнике, запоясанном ремнем, все остальное – тулуп, полушубок – он скинул для скорости бега. Из степи подступили волки, взяли в кольцо овчарню. Овцы беснуются в закутах, чуют; волки от голода свирепо-смелы, вот-вот ворвутся к овцам, а, может, уже и ворвались, покуда он сюда бежал…
