срезая ветки, осыпая мужчину трухой от коры, листьями.
И как назло светало, и как назло, лейтенант понятия не имел, куда бежит, что
впереди. Напоролся бы на часть фашистскую — конец, но он попал в болото. Увяз
сходу по грудь, думал, потонет. Но и тут повезло — выкарабкался, а немцы мимо
пролетели, не заметив его за кустом.
Долго фашисты по лесу шныряли, палили, а Дроздов подальше отполз в глубь топи и
затих. Грязный весь, зато маскировка что надо. И захочешь, среди грязи, кочек,
не заметишь.
До ночи лежал. Продрог, мошкару и пиявок проклял, а вылизать средь бела дня
побоялся.
Вляпался, а печали не было. Двух врагов он за ребят положил, арсенал какой-никакой
добыл, опыт с кольями приобрел, шороху фрицам навел и жив остался. Одни плюсы.
До заимки доберется — считай победа.
Но в темноте не больно поймешь, откуда и куда бежал, в какую сторону теперь идти.
Ночь и полдня проплутал, грязный, голодный, измотанный, уже к полудню к заимке
вернулся. Оружие в сено, что для лошадей старик заготовил, спрятал и к крыльцу
вывернул. А на ступенях Лена сидит. Глаза огромными на похудевшем лице кажутся.
Обтянула она его белым платком, так что лоб закрыт и шея — худущая тоже. Руки,
что прутики из мешковатого, нелепого покроя платья выглядывают.
— Щедро, — оценил обновку, что ясно Матвей подарил. Тяжело опустился на
ступени рядом. Руки сложил на коленях, отдых телу давая. — Хорошо. Поправилась,
значит.
Лена платок на щеке поправила и чуть кивнула. Молчит дальше. Минута, пять — Сашу
ее молчание беспокоить стало — неужели онемела?
— Здравствуй-то скажешь?
— Не прощались, — выдала глухо.
И опять молчок, взгляд перед собой.
Лейтенант нахмурился — что тихая, как пришибленная какая-то, ему не нравилось,
но с другой стороны появился страх, что спросит сейчас она его: где Коля? Где ты
своего друга схоронил? А он и ответить не сможет…
Но девушка ничего про Санина спрашивать не собиралась. Поняла уже — нет его на
заимке, а где — лучше не знать, лучше верить в то, что в бреду грезилось: что
жив, только ушел…
Только бы и Дрозд ничего не говорил!
— Ты бы умылся. Грязный будто поросенок, — сказала медленно. Язык отчего-то
еще плохо слушался, и слабость волнами накатывала, в голове отдавалась, делая ее
и все тело тяжелым. Но болеть больше нельзя, не время.
— Вымоюсь, — ответил тихо, настороженно на девушку поглядывая. — Плохо тебе
еще?
— Нормально, — отрезала.
— Ух, строго, — усмехнулся.
— Нормально, — заявила опять, на него уставилась. — Куда ходил?
