Стать богом - Райдо Витич

Изо дня в день она зажигала свечу возле портрета молодой женщины и долго стояла над ним, вглядываясь в родные черты. Но однажды не выдержала и, вопреки убеждениям, достала «молитвослов». Маленькая потрепанная книжица, еще принадлежавшая когда-то маме, навевала тоску. Первое желание было — вернуть ее в дебри ящика стола. Но женщина пересилила себя и открыла на первой же попавшейся странице.

― Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ― прочла, с трудом выговаривая с непривычки…

Жизнь уходила из нее медленно и давно. Так давно, что казалось, она бессмертна и никак не может отмучиться. А как хотелось! Слабость, боль, туман в голове — достали настолько, что Вита была готова поторопить свою кончину. Но вот беда, ей и на это не хватало сил.

Она лежала в каменном мешке, в темноте на холодном сыром полу и смотрела в его черноту. Все что могла. Руки и ноги давно онемели, тело перестало слушать хозяйку, а разум отказывался помогать. Ни одной дельной мысли, ни одного проблеска воспоминаний не выдавал. Она только и помнила, что зовут ее Вита, только и знала — этот каменный каземат с вечным холодом, неистребимой сыростью и запахом разлагающейся плоти. А еще лязг замков иногда ввергался в мозг и заставлял вспомнить, что ты еще живое существо, имеешь какие-то чувства кроме боли, голода, холода. И хочешь не только кушать и согреться, умереть или выжить, но самостоятельно встать, гордо посмотреть в глаза надсмотрщика, а не затравлено. И стоять, а не падать, и давить взглядом и давать понять, что перед ним не крыса для экспериментов, а человек.

Но она крыса, и место, в котором она находится — лаборатория. И здесь всем плевать на подопытную. Даже ей самой. В отсутствии памяти о былом есть свои прелести — не зная, кто ты, не о чем сожалеть и нечего желать, не за что цепляться. Однако и факт что ты еще жива — горше. Смерть становится заоблачной мечтой, грезой более привлекательной, чем кусок хлеба или болеутоляющие. Одно в радость и одно успокаивает — уже скоро. Не может человек так долго терпеть, организм рано или поздно сдатся на милость смерти, впустит ее, перестав бороться. И главное не сомневаться, не допускать мысль, что если так, то все могло б случиться и раньше: вчера, месяц назад, год.

Вита не могла с точностью сказать, сколько она здесь находится. В ее уме жила лишь одна категория времени — давно. Но это «давно» могло быть, как бесконечным, так и конечным. Могло скрывать под собой две недели, а могло двадцать лет. Время в этих казематах теряло всякий смысл и становилось столь же призрачным, как мечта о смерти. О жизни же вовсе никто не мечтал. Да и кому в уме захочется жить калекой, полутрупом, ни на что не годной ветошью? Не то человеком, не то призраком.