косынке была подвешана.
— Холерин Иван. Лейтенант, — сказал второй, у которого левая рука точно так же
была подвешена на повязке через шею.
— Буслаев. Георгий Фомич, — чуть не поклонился Санину пожилой, зажав в кулаке
мензурку со спиртом.
— Старлей Лазарев Лазарь Иванович, — улыбнулся молодой.
— Лейтенант Санин. Николай, — глухо представился Коля.
— Ну и за знакомство, — кивнул Буслаев.
— За живых и мертвых, чтоб не напрасно первые жили, а вторые погибли, —
перебил его Володя Холерин. Мужчины помрачнели и молча выпили.
Коля же долго смотрел в прозрачную жидкость, но что хотел увидеть сам не понимал.
И вот выпил, зажмурился от проступивших в глазах слез, но от крепости ли
принятого?
Спичка щелкнула, табаком запахло.
— Куришь? — глянул на него Лазарев. Санин кивнул и получил в губы папироску.
Самую настоящую «казбечину». Голову повело, в груди тепло стало.
— Ничего, лейтенант, — затянулся и Георгий Фомич. — Живы будем — рассчитаемся
с фашистом.
— За каждый час, что он на нашей земле провел, — глядя перед собой
остекленевшими глазами, зло процедил Владимир.
— За каждого убитого, — добавил его брат.
— Быстрей бы выписали. Рвать буду сук! — зло выплюнул Лазарь.
Через три дня его выписали. К тому времени Санин стал подниматься, понемногу
возвращаясь к жизни. Только все равно себя мертвым ощущал: не чувствовал вкуса
пищи, не чувствовал боли от уколов, при перевязке, не понимал лейтенантов —
близнецов, что увивались за медсестричками и могли шутить. Он даже не узнал себя,
когда глянул в осколок зеркала, чтобы побриться — на него смотрел чужими глазами
чужой, незнакомый мужчина лет сорока. У этого мужчины был страшный в своей
пустоте взгляд и глаза от этого казались черными. А еще у него было два свежих,
еще красных шрама — один глубокой бороздой шел почти через всю правую щеку,
второй, значительно меньше, поверхностный, от брови к виску.
Коля долго рассматривал их и понял — метки. Над бровью за друга, на щеке за
подругу.
И понял — он жив лишь за одним — чтобы умереть. Погибнуть в бою, погибнуть как
солдат, честно, с оружием в руке и оплаченным счетом за те жизни, которые забрал
фашист. Погибнуть не убегая — заставляя бежать врага.
Ему хватит стыда и вины за те первые дни войны.
Как только чуть окреп, начал просится на фронт и в двадцатых числах августа его
выписали и направили на Западный фронт в двадцать вторую армию.
По всему фронту шли ожесточенный бои, канонада не смолкала ни на минуту и
разносилась по округе, была слышна на много километров вперед.
