первую попавшуюся колонну фрицев, или в небо, это чертово небо!
— Глупая девчонка!
Как она могла уйти, ни кому ничего не сказав?!
Зачем?! Куда?!
— Контузило дите, — заметил дед Матвей, дымя "козьей ножкой". Он и майор
сидели на завалинке и смотрели на лейтенанта так, словно знали больше него,
словно видели, что-то скрытое от него, но не от них.
Мужчина невольно застонал, сжав кулаки: как она могла?
А он, дурак?
Была рядом и он был уверен, что выполняет клятву другу и только, что обязан, что
это его долг… А исчезла и понял, что Лена для него стала многим больше, чем
долг даже другу. Она связь с прошлым, как само прошлое — наивное, понятное,
чистое. И пока оно рядом, кажется, все еще будет, все еще исправимо, все
возможно. А нет и словно под дых дали, душу вынули и почвы под ногами лишили.
И подумать — не фашисты — малолетка безголовая!
— Сядь, Саша, — предложил Янек. Мужчина хлопнулся меж ним и стариком на
завалинку и, приняв от Матвея самокрутку, жадно затянулся. Руки ходуном ходили и
в горле першило.
— Нравится? — спросил майор. Саша не сразу понял, о чем речь — голос у того
спокойный, словно речь о пейзаже вокруг идет.
Покосился, понял по острому взгляду и головой мотнул:
— Другу очень нравилась. Погиб. Я клятву ему дал сберечь.
Матвей и Янек переглянулись. В глазах старика мелькнула понимающая усмешка.
— Вернется, — заверил майор.
— Малохольные везучие, — поддакнул Матвей.
Дрозд зубы сжал до скрипа:
— Убью!
И убил бы.
Лена к полудню только явилась. К тому времени Саша сам себя потерял. За сутки
всю округу оббегал, чего только не передумал и, взять где не знал.
Сидел курил, всю махорку у деда изведя, и подрагивал себя коря.
А тут как раз девушка к дому подходит, вид такой, словно танками ее гнали.
Дрозда сорвало с места, кинулся к ней, схватил за грудки и затряс шипя в лицо:
— Ты что же делаешь?!! Если ты еще раз!!… Где ты была?!! — лицо перекосило
от переизбытка чувств, и слова не слетали — выплевывались, а взгляд жадно шарил
по серому лицу: живая? Не ранена?
И вдруг обнял. Прижал к себе так крепко, что Лена задохнулась. Но не оттолкнула
— чувствовала, что не себе он из-за нее, волновался. Да и нужны ей были объятья
лейтенанта, вот такие крепкие, чтобы тепло его чувствовать, понимать что живой,
свой, не гад. А значит, есть еще люди. Стоит мир.
Так и стояли, он ее обнимал и зубы сжимал, щурился, задохнувшись от накативших
эмоций, от пережитого страха за дурную голову, от счастья что само нахлынуло,
