Весть об этом поразительном повороте событий мигом облетела весь институт. В вычислительный центр началось настоящее паломничество. И каждый посетитель убеждался, что так оно и есть: команда слушает, а Иван Иванович поясняет, дает указания, распоряжается за пультом или же сам — но опять же теперь уже в окружении нескольких помощников, как бы подмастерьев — орудует паяльничком… Обратились к главному конструктору: «Что там у вас происходит?» Тот был в замешательстве, но, как человек порядочный, честно признал: «Да, вы знаете… м-м… у Копьева есть… м-м… кое-какие идеи и… быть может… м-м… не лишенные смысла… Надо попробовать… Сам я, к сожалению, должен… лететь… м-м…. в Ленинград… Пусть в мое отсутствие Копьев… м-м…»
Он улетел, и надолго, не появлялся у нас несколько месяцев, а Иван Иванович за это время фактически стал на машине хозяином. Распоряжаться он, безусловно, не умел, «дает указания» — это я написал для красного словца, это так у нас в институте острили; делал он, по сути, все сам; хозяйничанье его в том, собственно, и выражалось, что он, никому ничего не говоря, брался за следующий, им самим намеченный кусок и доводил его «до ума», уже лишь в процессе работы объясняя остальным, чего именно он добивается. Остальные ходили за ним табуном, наверное, больше мешая ему, как это и бывает, нежели помогая, а скоро, по-моему, совсем перестали понимать, каким путем он идет, упустили нить, логику его действий и переключились целиком на такелажные и подсобные работы.
Иван Иванович день ото дня все сильнее взвинчивал темпы (таково было общее, не только мое впечатление), из вычислительного центра почти не выходил, в свою лабораторию являться, не спросясь ни у кого, перестал, по залу или, если ему нужно было зачем-нибудь, по коридорам носился как вихрь — куда девались его уныло опущенные плечи, расслабленная его походка?! — волосы всклочены, лик черен, небрит, глаза горят — в институте взирали на него со страхом, заведующий отделом, в котором Иван Иванович работал, не осмеливался и заикнуться насчет того, что тот, мол, забросил свое плановое задание; на каждом ученом совете только об Иване Ивановиче и говорили: «Кто б мог подумать! Ну кто б мог подумать!..» «Конь, конь! Настоящий боевой конь! Эх, колокольчики мои, цветики степные!.. Я бы рад вас не топтать, пролетая мимо, но коня не удержать бег неукротимый!» — кричал Опанас Гельвециевич… А сверх того мало что мы могли сказать, да и что тут скажешь? Ясно только, что человек преобразился, сделался одержим, что несет его какая-то непостижимая сила, что он на гребне удачи, что его труд плодотворен, что ему воздастся… но чего, опять же, стоят эти слова? Поэтому, объединив отдел автоматизации с вычислительным центром, дирекция назначила Ивана Ивановича начальником нового подразделения, повысив ему соответственно оклад, и выделила ему новую квартиру. Иван Иванович, услышав о назначении, пожал плечами и даже не пошел благодарить директора, а от квартиры, тоже не сходя с места, отказался.
