Грузин Зураб - Анатолий Андреевич Ким

Дом корейского врача находился у моря, на окраине поселка, где всегда пахло рыбой и прелой морской капустой. В глубине ночи сверкали огни на пирсе и крупные звезды на небе. Тускло блестели рельсы на железнодорожном мосту, через который надо было переходить по узкому дощатому настилу. А над широким устьем реки, над притаившимся в ночи огромным морем жарко, могущественно светила восходящая луна. И лунная полыхающая дорожка протянулась от черной черты горизонта до черной извилистой линии берега. В темноте море чуть слышно журчало.

В это позднее время к дому корейского врача подходил приземистый, грузный человек с ребенком на руках. Мальчик был большой, ноги его далеко свисали, отец придерживал сына обеими руками, а тот устало приникал к отцовской шее. Мальчик чем-то сильно отравился, дома днем он подолгу бывал в обморочном полузабытьи, но теперь ему стало лучше, и он все окружающее воспринимал необычно, с какой-то тихой печалью перед непостижимостью ночи.

Когда срывалась с неба звезда и падала за темный горб сопки, прочеркивая мгновенную огненную полосу в густо-синей мгле, или когда близко взлаивала невидимая во тьме собака, мальчик чуть приподымал голову, оборачиваясь на стремительный след звезды, на внезапный звук. И ему, покойно замершему в объятиях отца, пока не дано было знать, что эта тихая теплая ночь, полная далеких огней, и этот ночной путь отныне и навсегда пребудут с ним. Он закрывал глаза и вслушивался в звуки торопливых отцовских шагов, ощущал на своем лице его горячее винное и табачное дыхание.

Подойдя к калитке, отец толкнул ее ногой, пытаясь открыть, но калитка была заперта, и тогда он стал стучать по ней кулаком, перехватив сына на одну руку. При этом мальчик, покачнувшись, невольно потеснее прижался к отцу и укололся об его жесткую щетину. Ясно различимое на зеленоватом лунном свету круглое, полное лицо отца было в испарине, он отдувался, вытягивал губы и шепотом что-то произносил, стараясь заглянуть во двор поверх высокой калитки. Мальчик, внимательно разглядывавший его, вдруг тоненько, слабо рассмеялся: ему показалось смешным, как отец надувает обросшие щеки, поднимает брови и таращит глаза. Тот удивленно уставился на сына — и тут же сам, не зная отчего, хрипло, одышливо рассмеялся. Он очень тревожился за сына.

К калитке подошли.

— Э-э… Ё-о? — что-то вроде этого прозвучало со двора: голос был спокойный, ясный, могущий принадлежать только пожилому человеку.