Ухмыляюсь.
На экране — студия в огнях и блестках. Полукругом, как в греческом амфитеатре, сидят пять десятков зрителей (все их родственники прильнули к экранам с особо экзальтированным вниманием). В центре — площадка-подиум, стилизованная под боксерский ринг. В центре ее разворачивается драматургическая ситуация — двое мужиков соревнуются, кто быстрее введет тампон «Тампакс» снежной бабе, на заказ изготовленной из латексной резины. Один мужик — известный журналист. Другой — школьный учитель. Оба азартны. Оба хотят выиграть поездку на Багамы…
Их жены, сыновья и дочери, тоже участвующие в моей семейной программе, «болеют» по углам ринга. Визжат от азарта и хлопают в ладоши.
Я люблю вас, болваны. Я вас обожаю. Вы такие предсказуемые. Крепкая рука профессионала ведет вас по жизни, не давая заскучать. Наши руки — не для скуки… Вот в бой на ринге вступают жены: «На что похож член вашего супруга — на булочку, батончик или столичную колбасу?»
Я горда тем, что сумела доставить вам это счастье. Ласковое телячье счастье, написанное сейчас на ваших искренних мордашках. И на тысячах других мордашек, придвинувшихся ближе к экрану. Кто — беззаботно, кто — с гримаской, кто — одним глазком, втайне от себя: глянем, мол, хоть раз, от чего это народ балдеет…
Вы свободные и выбираете. Уже выбрали. Молодцы. Королева в восхищении…
Вздрагиваю — на меня смотрят. Поворачиваю голову; Виктор сидит рядом, и тяжелая его челюсть выдвинута вперед немного больше, чем следует.
— Что? — усмехаюсь. — Кайф, да?
Молчит. Снова смотрит на экран.
* * *
Не звонит.
Вот уже вторую неделю — ни слуху ни духу.
Сижу в своем кабинете перед монитором. Одновременно курю, пью кофе и просматриваю сценарий. Никак не могу сосредоточиться; наконец набираю телефонный номер.
— Алло! Ма? Привет… Как у вас дела? Нормально? У меня тоже нормально… Я тут на работе сижу, затра… то есть замоталась совсем.
Удивленное молчание в трубке. Что-то не так.
— Ма, ты чего?
— Ты же мне пять минут назад из дома звонила, — говорит мама. — Ну, вот буквально только что…
Глоток кофе встает у меня поперек горла. Кашляю.
— Ну, извини, — говорю. — Совсем затурканная… Как в том анекдоте… Ты прости, я тебе еще вечером перезвоню… Не могу сейчас говорить…
Вешаю трубку.
Выхожу из дома и иду, куда глаза глядят.
Подаю милостыню старушке, чем-то похожей на Клавдию Антоновну, царство ей небесное.
В переходе играет «надежды маленький оркестрик», вернее, маленький оркестрик безнадежности, и клочковатая жизнь, протекающая мимо, под звуки музыки обретает подобие смысла. Что за несчастье — всю жизнь говорить о еде и ценах, думать о накладных и прайсах… и отвлекаться от них только по субботам, глядя по телевизору, как кто-то поедает на ком-то трусы из сладкого желе…
