– Надо что-нибудь придумать, – продолжал он, – с Галькой же инфаркт случится!
Данилыч тупо пялился в пол. Ему казалось, что он бредит. Обращение к простым житейским думам, как то размышления о жене Стрелкова, не приносили облегчения. Голос Стрелкова преследовал Данилыча, как Эринии – Ореста. В голове была свинцовая тяжесть, мысли еле шевелились. Чудилось, начни они убыстрять темп, и он сойдет с ума. И тут его посетило наитие. Он медленно, с нотой обреченности сказал:
– Пойду молодняк погляжу.
– Она ж тронется, – не обращая на него внимания вслух размышлял Стрелков, – она ж глупая… Не пойме-е-от, – с горечью протянул он, – да я бы и сам, если б мне кто-то сказал, что в невидимку превратился, подумал бы что у него болтов не хватает.
Ключ для открывания бутылок приподнялся, приблизился к пробке и та с металлическим позвякиванием слетела с бутылки. Данилычу сделалось дурно. Бульканье добило его. Он поднялся и пошатываясь вышел в коридор. Но вместо того, чтобы идти в соседнюю комнату, выбежал во двор.
– Баб Шур, – скороговоркой прокричал он, – подь сюда! Ну подь, подь, дело есть! – раздраженно позвал он, видя, что соседка не торопится откликнуться на его призыв.
Бабка кормила приблудных котов килькой. Добавив в консервную банку горсть серебристо-пахучих рыбок, она все же посмотрела на Данилыча.
– Пьян что ль? – подслеповато пялилась она на него, – чего орешь? Кошек распугаешь!
– Да иди что ль, – нетерпеливо замахал рукой Данилыч, – мне твое мнение нужно!
– Мнение, – подозрительно прошамкала беззубым ртом старуха, – какое мнение?
– Твое, блин! – взревел Данилыч, – давай сюда.
Старушка нехотя засеменила, шурша своими многочисленными засаленными юбками, которые носила на цыганский манер – по нескольку сразу. На голове у нее несмотря на теплую погоду был шерстяной платок, слезящиеся глаза смотрели цепко и проницательно. Данилыч знал, у старухи завидный здравый ум, которому старость, казалось, не нанесла ощутимого ущерба.
– Чего тебе? – спросила бабка.
Вместо ответа Данилыч взял ее под руку и потащил в дом. Она вначале было запротестовала, но потом смирилась. Ручка у нее была хиленькая, по-детски хрупкая, да и сама она, такая обширная и пышная в своих платках и юбках, оказалась легкой как перышко. От бабки потягивало какой-то кислятиной, но Данилычу было наплевать.
– Сергей, – позвал Данилыч, едва они переступили с бабкой порог комнаты, где он оставил Стрелкова.
– Че тебе? – недовольно бросил Стрелков, – ты зачем бабку притащил?
