– Разберемся, – воодушевленно продолжал Сергей, – я их всех на чистую воду выведу. Жаль, конечно, что не в Америке живем, а то бы я солидные деньги еще получил – заставил бы в судебном порядке выплатить мне компенсацию. Но ты знаешь, Данилыч, – мечтательно вздохнул он, – ни одна компенсация не сравниться с этим счастьем, – Стрелков на минуту задумался, – вот так просто жить в теле, быть видимым. Ведь что получается, – почувствовал он вкус к философствованию, – ежели ты невидимка, так тебе грош цена! Даже лучшие друзья отказываются тебя признавать за полноценного члена общества, – его голос обогатился нотками обиды и упрека, – чураются, как прокаженного. Вот ты, ты же все еще, сдается мне, не веришь, что это я, Стрелков, только невидимый… – оговорился он.
Данилыч испустил многозначительный вздох, в котором можно было расслышать сожаление, досаду, извинение, недоверие, несогласие, боязнь.
– Ну, пришел в себя? Деру не дашь? – снисходительно обратился Стрелков к приятелю.
– А что же Галка? – боязливо полюбопытствовал Штерн.
– Сам думаю, – понуро произнес Стрелков, – эта, блин, невидимость ведь может семью порушить!
Стрелков снова вскипел. Перспектива утраты влияния на супругу и дочь от предыдущего брака пугала его и одновременно возмущала. Он уже все настроил и построил, распределил роли и функции, заботясь преимущественно о своем душевном комфорте, ибо повелевать для него значило жить. На работе он смирялся с тем, что скромно выполнял заказы, хотя и гордился тем, что он – единственный в своем роде специалист. Эта его уникальность, которую он неустанно словом и делом доказывал, пропагандировал в кругу собутыльников, давало ему силы пережить свою неудачу, свою развалившуюся карьеру, страховало его от бессознательных всплесков, от бурного истечения отрицательной энергии, позволяла думать о себе, как о человеке, ничего не проигравшем, а, даже, наоборот, выигравшем. Но в глубине души таилось недовольство, горечь утраты, ибо как он ни крутил в уме всякие «за» и «против», он знал, что не реализовался до конца, знал, что примирился с чем-то унизительным, сжился с потерей самого себя.
У Стрелкова, человека коммуникабельного и активного, с поразительной полнотой воплощавшего аристотелевский тезис, согласно которому человек – социальное животное, социальный неуспех отождествлялся с личной неудачей. Свобода для него была абстрактной категорией, он вообще не думал о ней, смысл жизни для него был сконденсирован в понятии преуспевания. Семье тоже отводилась определенная ниша в его понимании счастья, поэтому-то упоминание Данилыча о Галине больно резануло по натянутым нервам.
