Пока, возможно, ему не захочется перевезти какой-нибудь груз.
Или дешево провести ночь.
Он снова повернулся к ней спиной, и смешные, слишком широкие штаны немного сползли… Небо и предки, прекрасный вид того, куда он хочет! Если они на него нападут, эти проклятые штаны станут его судьбой. Возможно, у старого Килима найдутся еще одни, которые он отдаст.
О чем я вообще думаю? Исхожу из того, что у меня есть время? Что он останется? Он швырнет эти проклятые вещи в канал, как только окажется в городе среди своих людей. Нет, он поручит это слуге.
Он не может быть из банды. Просто не может! Не с его манерой говорить. Не с его манерой выражаться, когда он кладет на меня свои руки — потому что человек никогда бы не смог сказать такие прекрасные слова, не будь они для него так же естественны, как дыхание. Я не открою рта. Я не могу думать о нежном. А хотела бы мочь. Действительно хотела бы.
Она улыбалась и толкалась шестом то с той, то с другой стороны, пока высокая черная стена дамбы тянулась мимо. Пока они плыли под портовым мостом, а потом вышли в Большой Канал. Мондрагон обернулся и рефлекторно подтянул штаны.
— Прикрой волосы, — потребовала Альтаир. — И надень пуловер. Ты слишком светлый.
Он поднялся на палубу, чтобы взять пуловер; Альтаир сняла его одной рукой с кожуха мотора, когда как раз переходила с одного бока лодки на другой, и бросила ему. Он втиснулся в него, одернул и снова подтянул штаны, прежде чем сесть на край полудека, и поднял черный платок, который там лежал. Он быстро несколько раз обмотал его вокруг головы и завязал концы.
— Можешь доставить меня к Висельному мосту.
— Это легко сделать, но если нужно, эта лодка пройдет и по мелким каналам.
— Висельный мост — как раз то, что надо.
Альтаир держала лодку в движении, толкалась, меняла борт и снова толкалась. Ногам было тепло на палубе. Дыхание стало тяжелым. Перед ними было довольно оживленное движение. Она придерживалась своей стороны, правым бортом от медленной баржи с шестом, и сбавляла ход, приноравливаясь в темпу города.
— Ты всегда водишь лодку одна?
Ухх. Ну, вот. Проведет с тобой ночь или чуть больше и сразу начинает вмешиваться в твои дела. Вот она любовь, Джонс. Говорила мама.
— А, Джонс?
— Конечно. — Она тяжело дышала. По лицу бежал пот, и она желала иметь подобно мужчине возможность снять пуловер в городе. Она подняла фуражку и прижала ее к шишке на затылке, потом передумала и опять натянула ее на голову. Она еще успела провести следующий толчок шестом. Натертые досками палубы подошвы горели. Проклятая притворщица! «Вполне справляюсь одна.» Лгунья!
