Мы продолжали играть в загадки еще почти двое суток. Остальные словно не замечали никаких перемен в нашем поведении, а мы были счастливы, что нас никто не трогает.
Потом, на третий день, Франсуа отправил нас оказать помощь больному вождю какого-то племени. Вдвоем в открытом джипе. Надо было отдать должное его благородству: он позволил мне взять с собой подружку на обычный вызов к больному. Вообще-то с этим прекрасно справляется один врач.
Когда мы вернулись, Франсуа встретил нас улыбкой.
— Ребята, я вас переселяю. Отныне вы оба живете в домике номер одиннадцать. Если, конечно, вы не против…
Мыс Сильвией переглянулись.
— Нет, не против, — ответил я за двоих. — Мы сделаем над собой усилие.
Тут меня осенило.
— Послушай, Франсуа, но ведь у нас только десять домов!
— Можешь мне не верить, Хиллер, но мы уже перенесли твои вещи в новое бунгало.
— И мои тоже? — ужаснулась Сильвия.
— Нет, мы решили, что ты предпочтешь это сделать сама. После работы, разумеется. Между прочим, среди наших выздоравливающих пациентов есть мастера на все руки. Эти умельцы возвели вам жилище в рекордно сжатые сроки — пока вы были в отъезде.
Это было заметно. Сооружение в каком-то смысле можно было считать архитектурным шедевром — оно сочетало прямоугольные очертания телефонной будки с легким наклоном Пизанской башни. Но все это не имело ровным счетом никакого значения против одного неоспоримого достоинства: оно стояло отдельно от всех других домиков, позади складского сарая. А главное — это был наш первый дом, пусть и неказистый. Мы с Сильвией стояли рука в руке, глядя на свое свежевыстроенное жилище.
— Рада? — спросил я. Она улыбнулась:
— Я же тебе говорила: все и так узнают.
— Вот и хорошо. Не надо никому ничего объяснять.
В этот момент нас издалека окликнул Франсуа:
— Позвольте вам напомнить, что это ни в коей мере не оправдание для того, чтобы опаздывать на работу. Даже на минуту!
Незачем говорить, какие замечательные ночи нас ждали в этом шалаше.
И мы были очень, очень счастливы.
Мы плавились от зноя, но все-таки были в состоянии замечать, что творится вокруг.
Земля была выжжена. Если не считать бесстрашных лиловых цветков палисандрового дерева, ничто здесь не только не цвело, но даже и не росло. Пейзаж подавлял своей однообразной окраской — он был уныло-бурый с едва заметным рыжеватым оттенком. В минуты задумчивости я порой представлял себе, что это — следствие огромного количества человеческой крови, впитанной этой землей.
