Юрия не трогали три дня. Все это время он лежал на нарах, стараясь не обращать внимания на душный, спертый воздух камеры, на тихий безнадежный шепот, которым переговаривались его соседи. Несколько раз надзиратели пытались заставить его встать: Лежать в дневное время запрещалось, но у Юрия был достаточно веский предлог. Кровь из разбитого носа продолжала то и дело сочиться, и даже «вертухаям» в конце концов пришлось оставить его в покое.
О будущем Юрий старался не думать. Все равно ничего изменить он уже не мог. Оставалось думать о прошлом. Вначале он все время вспоминал Нику, все их знакомство, день за днем, но затем понял, что при мыслях о ней он слабеет. Нет, и об этом думать нельзя. Тогда Юрий стал вспоминать то, к чему редко возвращался там, на воле, – о детстве. Это было слишком давно и слишком грустно. Но здесь, среди душного полумрака, Орловский вновь припомнил их большую уютную квартиру, молодую маму, любившую ездить на балы и званые вечера, красивую, в ярких нарядных платьях, всегда с цветком, заколотым у воротника. Вспомнил отца – такого доброго, уютного, когда он приходил к нему в детскую, и строгого, резкого – в парадной генеральской форме, собирающегося на службу. Блестящие отцовские эполеты почему-то всегда пугали Юрия, и суровый отец – вернее, казавшийся суровым – то и дело посмеивался, утверждая, что такому трусишке никогда не стать офицером…
Да, Орловский-младший так и не стал офицером. Офицером был Андрей, его брат, успевший закончить юнкерское училище как раз накануне Великой войны. Юрий хорошо помнил брата в блестящей новенькой форме. Мать плакала, а Андрей смущенно утешал ее, хотя утешить было нечем: молодой поручик уходил на войну…
Юрий учился в гимназии, в четвертом классе, и мечтал поступить на юридический после окончания, когда грянула невероятная новость об отречении Государя, а еще через неделю пришла телеграмма о смерти отца. Генерал Орловский был растерзан озверевшей солдатней на Юго-Западном фронте.
Брат вернулся домой в ноябре, злой, небритый, в солдатской шинели без погон. И мать снова плакала, но капитан Орловский был тверд: он уезжал на Дон. Юрий помнил, как они прощались – брат и их сосед, давний знакомый отца, служивший в дивизии Орловского-старшего. Соседа звали дядя Миша, он был тоже в шинели без погон, но не солдатской, а офицерской. Оба уезжали в Ростов, и мать, проводив друзей, без сил опустилась на стул и проговорила, ни к кому не обращаясь: «Не увижу…» Юрий запомнил ее слова, хотя тогда, в ноябре проклятого года, твердо верил, что и брат, и дядя Миша обязательно вернутся, и вернутся с победой.
