— Я потому спросил, что вчера она еле удержала факел. Как раз перед тем, как выходит Питер и гаснут эти ночники. Вы ведь видели пьесу?
— Какие ночники? — спросил Вернон.
— В детской. Слава богу, кашель особой роли не играл, это сцена с Чинь-Чинь… свет как раз и должен мерцать… но несколько отвлекал звук. Бонни положил в суфлерку пилюли. Я просто подумал — вдруг что-то серьезное.
— В легких у нее ничего серьезного нет, если вы про это, — сказал Вернон. — Мы водили ее на рентген — там у ней полный порядок.
— Ну и хорошо, — сказал Мередит.
— Я вам хочу возместить ваш расход на лекарство, — твердо сказал Вернон сухим, неприязненным тоном. Кажется, не только низкие ноты радио его раздражали.
И пришлось-таки Мередиту принять в ладонь неотвратимый трехпенсовик. От потрясения он заговорил про футбольный матч, который затевался первого января между их труппой и актерами, исполняющими на рождественских утренниках «Остров сокровищ» в «Эмпайре».
— Нет, это не про меня, — сказал Вернон. — Куда уж мячи гонять. Отгонялся.
Мередит объяснил, что речь идет о болельщиках, не игроках. Автобус отходит с площади Уильямсона в десять утра.
— Приходите, — улещивал он. — Мы будем так рады, если вы поедете с нами.
— Я подумаю, — сказал Вернон, тяжело протопал к дверной ручке и стал истово тереть медную голову льва.
Он обождал, пока Мередит скроется за углом, и потом только опять спустился, чтоб надеть выходной пиджак. Хотя все, кроме одного постояльца, разъехались на Рождество, ему неловко было черт-те в чем расхаживать по холлу. Потом он снова взбежал наверх — позвонить Харкорту.
— Возможно, мне не надо было настаивать на этих трех пенсах? — спросил он.
— Смотря какой у него был тон, — сказал Харкорт. — Он раздражался или искренне беспокоился?
— Вы ее не видели, верно? — разоблачал Вернон. — Так и не собрались…
— Нам же вернули деньги, — оборонялся Харкорт. — Я не виноват, по-моему, если отменили спектакль.
— Правление ею довольно, — сказал Вернон. — Ее особо отметили.
— Ну, вот видите. Значит, нечего беспокоиться.
— Так-то оно так, — сказал Вернон. — Да жизнь, подлюга, все норовит повторяться. — Он вжался плечом в стену и неотрывно смотрел на веерный верх окна. Через реку прокатился пушечный гул — ровно час дня.
Стекло занялось от красной неоновой вспышки над дверью. Он вспомнил слепящие, едкие огни, взрывавшие кромешную ночь, выдергивавшие из нее вагонетки, горбатые танки, спросонья вскинутые заслоняющиеся руки. Он сказал:
