Встреча со старым тилляуским знакомым не принесла Ивану Петровичу радости.
— Постыдились бы, батенька! — укорял доктор пристава, багрового, с опухшим, воспаленным лицом, с трясущимися губами и подбородком, с дрожащими пальцами рук, не могущими удержать карандаша или ручки, когда нужно подписать документ. — Ведь на вас народ смотрит. Тот самый народ, который вы за такие дела-делишки кнутом в кутузку по законам империи загоняете. А вы безобразничаете!
Мерлин, слушая упреки Ивана Петровича, заплетающимся языком бормотал:
— Что из того, что юрта сгорела? Зато — ха! — блох нет.
Когда дехкане кишлака Киргиз-Кулак взбунтовались, полицейский отряд зверски расправился с ними, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Пошатываясь в седле, Мерлин с усмешкой взирал на вздымающееся густо-багровое пламя гигантских костров из снопов пшеницы и ячменя на крышах кибиток, на толпы мечущихся людей, никак не реагируя на вопли и стоны.
Пристав Мерлин наслаждался властью. Он чувствовал свою безнаказанность. За его спиной стояла колониальная администрация, поддерживающая баев, торгашей.
Его голос перешел вдруг в яростный рык:
— Быдло! Черная кость! Рабы! Получайте свое!
Он знал, что его не только похвалят там, «наверху», а возможно, даже наградят «за подавление беспорядков». Он уедет отсюда с полной мошной. И будь что будет, а уж с десяток арб, полных «барахлишка», проскрипят в обозе его карательного отряда по пыльным, ухабистым колеям, когда он двинется в Ташкент.
— Знай наших!
А за что он вешал, жег, стрелял? Чернь осмелилась подняться! Помещики, видите ли, забрали всю воду к себе на поля. Посевы дехкан посохли.
В летние месяцы дехкане поголовно болели. Но малярийная лихорадка — не причина для «отлынивания» от работы в поле. Так, по крайней мере, полагали помещики и их приказчики.
Отдышался тут же на месте, на сырой траве или в камышах после приступа, берись за кетмень. А если батрак осмеливался, закутавшись в жалкие лохмотья, оставаться утром лежать на своей кошомке, пусть даже в бреду, помещик сам придет в дом и камчой выгонит в поле. И в поле отлупит, если человек присядет отдышаться на бережку арыка в прохладе тени.
«Не помрет. Я сам в лихорадке, а, бог видит, тружусь!»
И сам хозяин, обрюзгший, потный, распухший, тоже желт как шафран и охает.
Но помещик может при желании сесть на коня или влезть на арбу и укатить в горы, на свежий воздух, к ледяной водичке потоков, на свежую, ароматную баранину. Твердо установлено, что единственный способ избавиться от лихорадки — сменить климат. Почему? Отчего? Даже самые многомудрые табибы, даже культурнейшие врачи «урусы» не знают. Не открыли этой тайны. И лечат маляриков только хинином. Да и то не всегда успешно. Ну ладно, землевладелец излечится. А батрак? А рабочий люд? Им хана! Малярия беспощадна. Она подтачивает организм, разрушает. Старит. Превращает в дряхлого старика.
