Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Михаил Иванович Шевердин

                                                               Как верили они, что музыка и пляски

                                                               продлятся тысячи и тысячи ве­ков.

                                                                                                     Лу Чжао Линь.

Внешне Гриневич сохранял полное спокойствие. Его осунувшееся почерневшее лицо не носило и следов тревоги. Он всё так же небрежно и уверенно    сидел в седле. Он вёл отряд, не считаясь с невыносимыми труд­ностями и лишениями, как будто они были предусмот­рены. Он не позволял сомнениям закрадываться в головы малодушных, он подхлестывал всех своим приме­ром — жёстким, прямым, беспощадным. Никто, глядя на командира, не смел роптать. Всех мучила жажда, и Гриневич мучился вместе со всеми, с той только разни­цей, что когда бойцы добирались до колодца, он пил воду последним. На всех обрушивались холодные ветры Гиссарских ледников, все, в своих прохудившихся шинелях и дырявых сапогах, страдали ужасно, но никто не сомневался, что стужа досаждает Гриневичу не меньше, чем рядовым бойцам. Однако бойцы могли отдохнуть, спрятавшись в мазанке или под дувалом, заснуть, а Гриневич не позволял себе этого, пока весь лагерь не был приведён в порядок, пока посты не были расставлены, разведчики не вернулись из поиска. Все голодали — и Гриневич с ними.

Угроза окружения всё росла, но Гриневич ничем и ни в чём не проявлял своего беспокойства, которое не оставляло его уже вот несколько дней. Он и раньше знал, что будет тяжело и трудно, но не представлял размеров трудностей. Опасения за людей, за товари­щей, за исход разведывательной операции мучили его во сто крат больше, чем все лишения. Проще говоря, у него болела душа. И сейчас сон упорно не шёл к не­му. Он ворочался на шинели и никак не мог поудобнее подложить под голову перемётную суму.

Назойливые, раздражающие, близкие к кошмарам мысли лезли в голову...

Зимой кабаны спускаются с гор в долину. Снег за­мёл перевалы и тропы. Сугробы легли в ущельях. Бе­лые вершины одиноко вздымались над Дюшамбе среди моря седых туч. День и ночь дули ураганные ветры. Из царства льда и холода спешили по скользким обле­денелым склонам вниз, к теплу, к корму стада свире­пых проворных кабанов. Громадные, с жёлтыми клы­ками секачи, угрожающе хрюкая, вели свои стада, сулившие бедным земледельцам долины беду и разоре­ние. Никогда не видели жители приречных кишлаков Кафирнигана и Сурхана такого количества злых, наг­лых, беспощадных хищников. Разъярившиеся от запаха зерна кабаны лезли во дворы, ломали шаткие запоры амбаров, пожирали нищенские запасы, уцелевшие от банд Ибрагимбека, кидались на собак, вспарывали клыками им брюхо, сшибали с ног и тяжело ранили смельчаков-дехкан, пытавшихся прогнать ненавистных зверей. А мороз крепчал. Чёрные косматые тучи всё ползли и ползли, рассыпая снег. И кабаны шли и шли...