Те, кто знал его, соблюдали чрезвычайную осторожность. Те, кто встречался с ним, запоминали только его внешность. Аскетическое лицо, цепкий взгляд. Глаза его точно пронзали душу. И голос, призывный, страстный, берущий за душу, нельзя забыть.
Георгий Иванович был близким знакомым доктора. В те годы за малейшее проявление вольнодумия, по одному лишь подозрению бросали в тюрьму, высылали. Особенно опасно было прослыть «вольномыслящим», состоя на военной службе. А Иван Петрович служил военным врачом.
Он находился под негласным надзором полиции, что его семья установила много позже. И полиции были известны даже такие факты, что он получает из Киева какие-то журналы в красных обложках на украинском языке и что на одном торжественном обеде, когда все подняли тост в честь тезоименитства «его императорского величества», доктор не прикоснулся к рюмке. «Не пью, извините!» Что же это за военный врач, если он не берет спиртного в рот? Да еще за здравие властей предержащих?
Но в то же время от чрезмерного интереса охранки доктора ограждало именно его военное звание. А что думало о нем его начальство, это полиции не касалось.
В кругу родных и знакомых Ольга Алексеевна, любительница восточной поэзии, часто повторяла:
Процветает кабак благодаря нашему пьянству,
И кровь за две тысячи сожалений на нашей шее.
И обязательно подчеркивала:
— Из Омара Хайяма. Это далекое средневековье, как вы понимаете.
В гимназии учились дети железнодорожников, а на станции Самарканд, в депо и железнодорожном отделении служило несколько ссыльных. В гимназию дети приезжали на специальных линейках и вносили в классы дух озорного бунтарства.
В привокзальном поселке имелась тайная организация социал-демократической рабочей партии, РСДРП. Гимназисты уже тогда слышали о фракции большевиков.
«Большевики!», «Ленин!» — незабываемые слова эти порой звучали даже в казенных помещениях классов гимназии.
А товарищи по парте, делая страшные глаза, шепотом сообщали о конспиративном кружке на Армянской улице, собиравшемся на квартирах Черноухо — машиниста, Каминских — конторщика. И все звучало таинственно и увлекательно. «Конспирация, листовки, революция…»
Да зачем далеко ходить. Дядя Миша, так ребята звали Михаила Владимировича Морозова, запросто пил чай в доме на Михайловской, 3, и оставался порой посидеть в столовой после посещения кабинета доктора.
И никого не удивляло, что на круглом столе гостиной всегда лежала газета с несколько вычурно изгибавшимися большими буквами заголовка «Самарканд», похожими слегка на арабскую вязь. Даже дети гордились, что в их городе выходит своя газета.
