Следует заметить, что тема разбойничества в лубочной литературе еще не была предметом специального рассмотрения исследователей, притом что значение лубка и лубочной книги как культурного феномена уже достаточно изучено[1]. Исследование же содержания повестей о Кузьме Рощине позволяет отметить одну характерную особенность: несмотря на обилие сцен жестокости (особенно в ранних изданиях) повести всегда имеют одинаковый финал — смерть или арест разбойника, получавшего возмездие за свои злодеяния. В некоторых повестях Кузьма Рощин сам раскаивался в своих преступлениях и прекращал разбой (в первую очередь в переделках повести Загоскина, а также в стихотворной повести «Атаман Кузьма Рощин, волжский разбойник. Воспоминания слышанные. Иван Суслов». Изд. В. Г. Шагаева. СПб., 1879; 1884). Некоторые издания повести М. Н. Загоскина были осуществлены в С.‑Петербурге Училищным советом при Святейшем Синоде. Кроме того, в начале XX в. наметилась явная тенденция лубочных издателей к героизации образа Кузьмы Рощина, когда в одном случае он оказался героем Кавказской войны («История одного перстня…»), а в другом («Атаман Кузьма Рощин, повесть Волгина». Изд. Е. Н. Коноваловой. М., 1901; 1914) превратился в героя Смутного времени, в рядах нижегородского ополчения защищавшего от поляков Троице-Сергиеву лавру и освобождавшего Москву. Всё это говорит о том, что лубочная литература, имевшая, при всей ее простоте, огромное влияние на народное сознание, была идеологически направляема властью через издателей и цензуру.
Лубочная литература о Кузьме Рощине оказала влияние на фольклор. Один из первых собирателей нижегородского фольклора писатель П. И. Мельников-Печерский (1818—1883) в романе «На горах» (1875—1881) упоминает уже знаменитого разбойника Кузьму Рощина, грабившего во второй половине XVIII в. и зарывшего много кладов в муромских лесах [Мельников 1878, 10].
В 1895 г. во «Владимирских губернских ведомостях» были опубликованы рассказы о разбойнике Василии Рощине, записанные в д. Старая Верея владимирским краеведом Н. Г. Добрынкиным [Добрынкин 1895, 33—38]. В них, наряду с упоминанием о реальных событиях и фольклорными мотивами колдовства Рощина, известными нам по записям А. Н. Полисадова, присутствуют также и следы лубочного влияния. Сообщается, например, что Василий Рощин, будучи арестован, принимал участие в составе арестантской команды в уборке трупов на улицах Москвы во время чумы (это вполне может являться отголоском загоскинской версии).
