- Нет, все-таки не пойдет, - сказала она напоследок, - конец ты должен переделать.
Теперь истощилось терпение Каарли.
- Ты что за чертов цензор ко мне тут привязываешься, чтобы знать, что пойдет, что не пойдет! Как-то должна песня рифмоваться: «Царь наш отец - его закон… » А «закон» с чем рифмуется? Ворон, фон, слон… Песню сложил, царю угодил, - какого черта тебе еще над нею кудахтать?
- В этой песне есть закорючка против баронов, я ее господину пастору передавать не стану. Бароны и царь заодно, а из твоей песни выходит, будто они идут друг против дружки.
- А почему им не идти друг против дружки? Царь - русский, «фоны» - немцы!
- Ежели бы царь был против немцев, то он не женился бы на немке!
- Может быть, царь мается со своей немкой, как и я с тобой.
Рити вздохнула, что случалось с ней очень редко. Обычно ее вздох предвещал дождь или бурю, сегодня же Рити припасла нечто другое: она тихим поучительным голосом сказала:
- Сам давно без глаз, а на сердце и на языке все еще эта глупая тихуская гордость, хотя все эти Тиху один за другим прогорают. Матиса с хутора прогнали, теперь и капитана песенка спета.
- Неужели корабль погиб? - испугался Каарли.
- С кораблем-то ничего, он целехонький, а человек пропадает, - многозначительно сказала Рити. - Что ж ты черенок все скоблишь, ползи-ка к столу. Корми, одевай тебя и плачь и проси за тебя у пастора, чтобы тебя от церкви не отлучили, а ты туда же - важный Тиху!
Мучная похлебка была водянистая и пресноватая, но Каарли не осмелился роптать. Он потихоньку нашаривал рукой по столу, в сторонке, где рассчитывал найти рыбу, и вопросительно кашлянул.
- Что ты тут кашляешь и скребешь? Язык у тебя отнялся, что ли? На, вот треска, лопай, только, смотри, и на ужин чуточку оставь. Прежде хвастался своими богатыми родственниками, а нынче все они голодные крысы!
- Говоришь все загадками. Что же с капитаном Тынисом стряслось?
- Вот и стряслось! С места прогнали! Гордыня всегда перед бедой из человека прет… Недавно в Весилоо у Хольмана было собрание корабельных хозяев. Тынис там больно задрал нос, будто один он ездит и зарабатывает, и стал торговать себе прибавку к жалованью. У самого старика Хольмана под конец душа вскипела, и он, говорят, сказал: куда, мол, ты с места тронешься, коли у тебя и корабля-то под ногами нет? Отказал Тынису от капитанского места. Ходят слухи - Тынис до того распаскудился, что стал за молодой хольмановской барыней приударивать. Вот и получай, - теперь нет ни места, ни службы!
