Снизойди ко мне, Христос,
Ветер в море нас отнес,
В клочья рвутся паруса,
Тонет лодочка моя!
Песня как песня. Городская типография получила работу, в церкви перед обедней служитель продает листки хоралов по пяти копеек штуку, орган гремит вовсю, прихожане поют. Господин пастор Г. по крайней мере снова направил на путь истинный одного неисправимого грешника и притом увеличил свое земное богатство (2000 листов по 5 копеек - 100 рублей, из которых, как говорят, около половины пастор отчисляет себе за неусыпные труды по составлению листков). Кое-кто из прихожан, конечно, посмеивается втихомолку, но если богом призванный и поставленный пастор возьмет в свои смиренные руки земные дела этих усмехающихся с такой же решительностью, как причащение умирающих, тогда они скоро запоют на другой лад.
Рыбной ловле мешали сильные ветры, и улов камбалы в этом году пока скудный. Но надеемся, что осенью - в октябре и ноябре - во время лова сигов дела поправятся».
Редактор газеты «Уус аэг» Киротар с замиранием сердца опубликовал статью и не без умысла закончил ее нейтральной ссылкой на рыбную ловлю (все, мол, хорошо, что хорошо кончается). С одной стороны, редакция была довольна статьей: номер от 28 мая разошелся полностью, некоторые рабочие с Сааремаа ходили в редакцию и в следующие дни, чтобы достать газету.
С другой стороны, цензор спустя несколько дней стал гораздо внимательнее к газете «Уус аэг». Как видно, нашлись заинтересованные силы, разбудившие цензора от беззаботного казенного сна, и с этого времени до 1905 года, когда условия, пусть ненадолго, стали посвободнее, газета «Уус аэг» не могла напечатать ни одной статьи, так остро бьющей по помещикам и церковнослужителям.
Все новые статьи Сандера Тиху (С. Т.) и волостного писаря Антона Саара (А. С.) неизменно вычеркивались цензором.
Но пусть газета остается газетой.
Хотя вести из далекого прихода Сааремаа уже больше не доходили до читателей газеты «Уус аэг», это еще не значило, что и сама жизнь остановилась в прибрежных деревнях Каугатома. По-прежнему над берегом и морем кричали чайки, женщины пахали каменистые поля, мужчины бороздили моря, письма ходили между Таллином, Ригой, Нью-Йорком и Владивостоком, а в летние воскресные вечера звуки гармоники и девичьи песни уносились от деревенских качелей далеко в море.
Когда широкая доска, на которой сидела абулаская Тийна, стремительно неслась сверху вниз, красивый пестрый подол юбки трепетал на ветру, белая блузка волновалась вокруг молодого, сильного тела, а глаза девушки горели, отражая багрянец пылавшей над морем вечерней зари. Но Тийна не взвизгивала, как другие девушки, сидевшие на трех соседних качелях, - Тийна была смелая девушка.
