— Щас гляну, вот на енисейких казаков кабалы, вот на кузнецких да кетцких… А вот и твоя!
— Так-то вернее! — удовлетворенно потер он руки.
Покинули казаки дом Качалова далеко за полночь. Никто без добычи не остался.
На следующий, апреля четырнадцатый, день на площади перед церковью Богоявления с самого утра кипел сход, на коем верховодили Федор Пущин, Иван Володимирец, Васька Мухосран с братьями Кузьмой и Данилой. Узнав от Логина Сургуцкого, что Качалов объявил слово и дело на поставленного миром воеводу Бунакова и дьяка Патрикеева, Васька в ярости закричал:
— Не надлежит слово сие принимать от изменника! Ложно объявил!..
— Доносчику первый кнут! На козле растянем, все вызнаем и чего для ложно на нас клепал, и слово на воеводу объявлял, — сказал Федор Пущин. — А где Родька-то сам?
— За приставом у Ивана Тарского, — ответил Сургуцкой. — Да вон Иван уж привез его за бедрами на коне! — махнул он рукой в сторону подъезжавшего верхом к площади Ивана Тарского.
Васька Мухосран сдернул с коня связанного Родиона Качалова и схватил за бороду:
— Подписывай повинную, что ложно поклепал на Федора Пущина и других!
— Ни на кого я не клепал! Подписал токмо челобитье!
— Вот токмо и повинную подписывай, что та челобитная ложная! — передразнил его Васька.
— То мне не ведомо, и виниться мне не в чем… Я великое царственное слово объявляю на Бунакова да Патрикеева!
— Миром порешено на воеводу великое царственное слово не принимать, покуда не будет указу от государя по Осиповой измене. А повинную подписывай!
— Не стану!..
— Кнутобой, — крикнул Пущин Степану Паламошному, — поработай как следует!
Родиона Качалова растянули на козле, и Паламошный с оттяжкой стал бить Родиона кнутом. На пятидесятом ударе тот взмолился:
— Хватит!.. Подпишу повинную!
— Сразу бы так! — ухмыльнулся Федор Пущин и сказал Ивану Тарскому: — Отвези его в новую съезжую, пусть воевода с дьяком решат, что с ним делать.
Илья Бунаков долго не раздумывал. Ткнул несколько раз кулаком Родиону в зубы и приказал денщику Семену Тарскому, брату Ивана:
— Отведите его на трюмный двор, чтоб хайло поганое не разевал! Глядишь, там поумнеет! Верно, Борис Исакович? — повернулся он к Патрикееву.
Тот согласно кивнул головой.
