— Мои любимые цветы, — сказала Анюта.
— Мне больше нравятся другие, — отозвался Алексей Антонович.
— Какие же?
— Анютины глазки.
Она густо покраснела и ничего на это не ответила.
— Какая вы милая, какая вы красивая сегодня! — искренне сказал Алексей Антонович.
Анюта покраснела еще больше. На этот раз быстро справившись с прилившим к сердцу чувством радости, она тряхнула головой, бойко ответила:
— Не только сегодня, я всегда такая!..
— Да, пожалуй, всегда, — тихо, так, что она и не услышала, отозвался Алексей Антонович.
Анюта отвернулась. Ей стало стыдно за свои слова. Слишком дерзко и вызывающе они прозвучали. Надо было как-то поправить, что-то сказать такое… чтобы не подумал Алексей Антонович… чтобы… ну, как-то… Она запуталась в мыслях окончательно, и наступившая минутная пауза показалась ей огромной.
— Ну, когда же вы мне расскажете про Паклина? — досадливо вырвалось у нее.
Она сердилась на себя, а вышло так, что крикнула на Алексея Антоновича, и от этого ей стало еще более неловко. Но Алексей Антонович этого не понял. Ему показалась странной внезапная перемена в настроении девушки, он удивленно посмотрел на нее и неуверенно заговорил:
— Да что же вам рассказать? Ведь то, что я знаю, скорее всего легенда. Пожалуй, послушайте. Был он, говорят, из крепостных самого графа Аракчеева. И к слову ли это только или в самом деле так бывает, но будто бы Паклин и пятаки медные зубами перекусывал, и кочережки железные узлом завязывал, и чуть ли не сваливал быка ударом кулака в лоб. Управлял же у Аракчеева одним из его поместий — тогда были уже военные поселения — немец, великий любитель муштры и маршировки. И за какую-то там оплошность на ученье приказал однажды этот немец-управляющий всыпать Паклину триста шпицрутенов. Экзекуцию тот вынес, а когда она закончилась, сложил пяток шпицрутенов, тут же, у всех на глазах, аккуратненько стянул их какой-то веревочкой и вытянул этим пучком по спине управляющего. Перебил позвоночник, словом, как говорят в народе, вышиб сразу дух у немца. Вот. И пошел на вечную каторгу.
— Так какой же он разбойник?! — изумленно спросила Анюта.
— Это после. Да. Пошел он в ссылку парнем молодым, этак лет двадцати. А у парня молодого и зазнобушка была, как водится. Паклина по этапу направили в Нерчинскую каторгу, а зазнобушка сбежала — и следом за ним. Крепостной беглой девушке искать, догонять партию кандальников очень трудно было, и след милого она потеряла. Забрела на Кару, с Кары — в Горный Зерентуй, из Зерентуя — в Акатуйскую каторгу. А в скитаниях годы и годы шли. Приняла она на себя кличку Марьи Непомнящей. А через много лет дошел слух и до Паклина, что ходит, ищет его возлюбленная. А где она, в каком краю тайги сибирской, никто объяснить не мог. И тут свершил Паклин свой первый побег из Нерчинского централа. Да неудачно. Сразу попался, и заковали его в двойные кандалы и с ядром чугунным еще. А Марью Непомнящую тем временем, как бродяжку, засадили в тюрьму. Начальство же, удобства ради, внесло ее в списки вечных каторжников и приписало к Акатуйской каторге.
