— Дедушка, я хочу прибавить ко всем турсукам по стольку? Ладно ли будет?.
Этэя бросила надетавку. Бали повертел ее, примерил, подумал, ответил:
— Турсуки сделаны ладно. Равнять их не надо.
— Рауль велел.
— Я слышал. Но как ты их будешь равнять? Спина важенки — не бычья. Что понесет бык, под тем ляжет лучшая важенка: пойдет — порвет спину. Рауль сказывал, да и я знаю, что русские купцы продают муку на турсук. Это худо, но нам ума терять нельзя. Как без него жить в тайге? Пропадем. Какой нужно было для оленя турсук, народ нашел не сразу.
Этэя покраснела. Под острым ножом затрещали жильные нитки. Она выпорола лишнюю вставку и переделала турсук по-старому.
На следующий же день к вечеру навьюченный легкими турсуками с пушниной и свертками берест для чума-времянки ушел в Бедобу верховой аргиш. Его сопровождал пеший Топко. Дулькумо уговаривала его остаться домовничать за Сауда, но он молча переменил у лыж ремни и упрямо сказал:
— Меня ждет русский друг. Вина тебе он не даст.
Ушел аргиш и смолк бор. Этэя завидовала Дулькумо. Она волновалась. Ее долго сосала большая досада. Сауд перешел к ним в чум. Он будет рубить дрова, смотреть за оленями, подгонять их к стойбищу и ждать, когда мать привезет ему меткую винтовку. Сауд щурил глаза, в кого-то целился и про себя чему-то улыбался. Пэтэма наминала туго тесто. Она больше не будет недопекать лепешек.
Степан Рукосуев, прозванный эвенками за х-ромоту Дэколком, поносил сухопарую жену Усаиду за то, что она потратила на приправу к толченым картошкам горчицу.
— Леший копнул тебя под хвост, беспутную, извести последнюю горчицу! — кричал он. — С весны, почитай, как свой глаз берег восьмушку. А она… Вилика-атничать принялась!.. Добро, прости господи, на дерьмо извела.
— Ты чего это, Степан, черемицы объелся? Ты же сам велел ее взять. Летось с окунями ел. Сам слопал горчи-цу, а я…
— Молчи, вылюдная! — оборвал Дэколок бабу. — Молчи лучше! Двенадцать бы тебе змеенков в бок!..
— Тебе бы их самому, чтобы помнил, чего жрешь!
У Дэколка от злости побелел нос, ткнулся в зубы язык, задергалась губа.
— Слопал… Знаешь, что нет лишку: не давала бы. Что теперь стану делать? Мужики судачат, за Кочом уж тунгусишки стоят. Юрт пять пришло. А повалят за покрутой, чем угощать стану? Придется поить вшивую тварь настоящим вином. Разоряйся теперь, Степанушка… Ых, лешева баба!..
Дэколок повернулся на скрюченной ноге и ковыльнул к дверям лавки.
— Степан! — остановила его Усаида. — Ты велел парить в печке табак. Напарила. До лихоты угорела. Куда его теперь?
