— Дедушка, гор не видать, — ответила Пэтэма на расспросы Бали. — Тут низина, лес!
— Эко, лес! Лес — хорошо. Болот тут не будет. Пойдем тихонько. Теперь ты солнышко держи на правом плече. Столько же пройдем, держи его на косице. Так пойдешь, утром на Огне будем. Там отдыхать станем. Солнышко не теряй. Солнышко — дорога наша. В густую чащу не лазь: она больно бьет меня по лицу.
При солнце Пэтэма оказалась неплохим поводырем. Она вслушивалась в слова деда, понимала его язык и держала на себе солнце там, где он велел. Бали же напряженно думал о направлении, спрашивал, подсказывал, сохранял равновесие и по ремню старался улавливать ход внучки и гнать лучше ее след.
Давно смерклось, но лыжи не переставали шипеть по сухому, некаткому снегу. Загустела от мрака тайга. Далеким огоньком загорелась большая звезда Чолдон[31]. Но ничего не видел слепой. Он шел за Пэтэмой и, казалось, забыл об отдыхе. Поводливый отскочил в сторону и с шумом выгнал из снега глухаря.
— Это чего? Птица на земле! Неужели вечер?
— Темно, дедушка. Звезд много! И ноги у меня дав-, но устали.
— Эко! Давай искать дрова да будем ночевать.
Вскоре редко-редко застучал топор. Таежная тишина отсчитывала одинокие удары. На небольшой костер, скосясь, глядел молодой месяц.
Бали отлежал руку. Дернулся, и проснулся. Руку, как гнилушку, точили муравьи.
«Спал крепко», — подумал он и прислушался к тишине.
За шиворот парки проник холод. Зевнул Поводливый и перешел ближе к теплому пеплу. Бали вспомнил, что они ночуют на гулиуне[32], вдали от покинутого навсегда чума. Замерещились несхороненные. Дрожью вползла в душу боязнь за Пэтэму, которая, сжавшись в комок, еще спала на хвойных лапах.
— Пускай отдыхает, — вздохнул Бали. — До Чондолома нужны не детски-крепкие ноги. Ээ! Только бы светило солнце, помаленьку дойдем.
Он помял свои усталые икры, поправил костер, прикрыл полой ноги Пэтэмы, прижался к ней и задремал. Но это был не сон, а тяжелое раздумье о многом.
— Найдем Чондоломо, а если с него откочевал Рауль? Тогда что?
Завозилась раненым зверем забота. Надо скорее идти. Как жалко будить Пэтэму. Но хуже пропустить зарю.
— Пэтэма-а! Вставай. Утро. — Бали представилась далеким таежным пожаром заря морозного утра. — Вставай, мои глаза!
Пэтэма подняла голову. Огляделась. Зазябла спросонок.
— Что, светает? — спросил ее Бали.
— Нет, дедушка, темно. Звездочек маленько.
— Хорошо, что маленько. Скоро будет день. Ты грейся.
Поводливый косился на сумку, из которой Бали достал лепешку и пристроил ее перед огнем таять. Жевали всухомятку. Поводливый цокнул зубами, подобрал слюни и ждал, когда маленькая рука бросит ему снова кусочек.
