— Дедушка, я хочу пить, а воды нет.
— Нету, Пэтэмока. Котел положили Шодоулю, а медный чайник тащить было бы тяжело. Я тоже хочу пить. Попьем вот так, — Бали смял в руке колобком затаивший от огня снег и пососал его. — Это — тоже вода, только пей ее немножко.
Покинули ночлег. Пэтэма недолго держала утреннюю зарю в левом глазу. Заря пропыхнула смолевой лучиной и погасла.
Бали заботило одно: так ли Пэтэма понимает его, как он говорит ей о дороге.
— Мы идем долго. Ладно ли ты держишь солнце? — справлялся обычно он. Но когда услышал от Пэтэмы, что солнца нет и не было вовсе, он остановился и сказал: — Будем маленько думать.
Старик устало навалился на лыжную палку. Пэтэма оглядывала небо. Ничего знакомого, везде одинаково серо и кругом все чужое. Затокало в висках. Стало жалко чум. Зачем от него ушел дедушка? Не лучше ли вернуться назад, пока еще свежая лыжня? Западет след — и чума не найти. Раздумалась. Защекотало в носу.
— Пэтэма, тут какой лес? — спросил Бали спокойно, будто не замечал ее всхлипываний.
— Бор.
— Бор!.. Бор — глаза развеселит, ногам резвость даст, — пошутил Бали и бодро встряхнул за плечами ношу.
Ему незачем было пока горевать. В этом бору родилась Курумбук. Он узкой полоской идет по левому берегу Туколомны, перебрасывается на правую сторону и с мыса уходит в хребты вдоль Огне.
— Ты вела меня хорошо! — похвалил Пэтэму Бали. — Только ты долго держалась зари и облевила. За бором будет река. О! я знал, что ты — дедушкины глаза. Твой дедушка мастер был ходить по лесам. Теперь умом только и хожу, и вижу. На берегу будем есть.
Ни он, ни Пэтэма не знали того, что Поводливый нашел обмытые дождями шесты старого чума, обнюхал и ждет у знакомых мест, когда подкатяся к нему лыжники.
Развели огонек. Бали заставил Пэтэму походить по лесу, чтобы по найденным приметам убедиться в том, что здесь родилась Курумбук. С чем-то вернется к нему внучка? Пришла.
— Сказывай-ка, что видела в лесу?
— Ничего. На яру нашла старую кулему[33].
— Ну, садись, отдыхай, — повеселел Бали. — Кулемку сделал я, и в ней на оленьи кишки добыл медведя. Лапу отдал шаману Пельпану.
Большая была лапа, славная вышла из нее колотушка для бубна. Старый был Пельпан этот. Народ говорил, что не сам он, а шайтаны носили его кожу.
— Как? — у Пэтэмы округлились глаза.
— Не знаю, — засмеялся Бали. — Знаешь: гнилой пенек береста держит, а шаманов — духи. Забавный был Пельпан, да ветерок сдул, и не стало его… Ты отдохнула? Может, пойдем потихоньку? Много ли дня-то?
