— Пэтэма, ты найдешь потом эту писаную лиственницу? Не забудешь?
— Нет, не забуду. Ее вершину от чума видать. Она зачем тебе? На дрова?
— Может, и на дрова, может и… Давай-ка скорей искать полегче пенек.
Брели снегом, искали сухой пенек. Мимо пролетела нарядная кукша[28]. Пэтэма проводила ее глазами и наткнулась на высохшую на корню вполобхвата сосенку, издолбленную дятлами. Бали стуком обуха определил ее годность.
— Сосенка попала сухая. Будем рубить ее на дрова. Отойди-ка в сторону, — предупредил он внучку, примерился и замахал маленьким топором на длинном топорище. Дерево слетело с пня и рассыпало по лесу звонкие изломы сучьев.
«Перегрыз», — подумал Бали, потом отмерил шагами длину и отрубил комлевой кряж.
За свой век он много перетаскал кряжей к чуму, применился к их весу. На этот же раз ошибся — не рассчитал того, что годы обобрали его, как линька птицу, и оставили сил на меньшую ношу. Однако он взвалил кряж на плечо и с трудом поплелся за Пэтэмой.
— Дедушка! — вдруг крикнула она: — Курумбук!.. Курумбук бежит!..
— Куда?
— В лес… дедушка!.. В лес…
Бали уронил дерево. От крика он растерялся.
— Догоняй ее, Пэтэмока! Догоняй! Эко, эко!..
Пэтэма бросилась наперерез. Бали, не двигаясь с места, звал к себе Курумбук: «Мы тут!» Но призыва она не слышала. Головолосая, в одном платьице, босая Ку-румбук куда-то убегала. Потом потеряла под ногами землю и упала в снег.
— Дяденька, не режь ножки! Мама-а!
Пэтэма вернулась к старику.
— Дедушка, пойдем! Она… там… — у Пэтэмы от быстрого бега зажгло в горле и оборвался голос.
Ноги Бали дрожали в коленях. Он торопился и, как замученный олень, на каждом шагу оступался. Подошли. Бали, поднимая девочку, боялся ее напугать. Он тихонько нашептывал:
— Эко-ты, маленькая! Это я — дедушка. В чум пойдем… в чум.
Руки его коснулись босых ног внучки. Он сбросил с себя парку, завернул в нее Курумбук. Он крепко прижимал к себе маленькое, дрожащее тельце и с приподнятой высоко головой шагал за Пэтэмой, которая заменяла ему глаза.
Пэтэма легла поздно. Весь долгий вечер она стряпала лепешки и чинила обутки. Все это ей велел делать Бали. Она спрашивала дедушку, зачем ему понадобилось так много лепешек? Он отвечал ей: «Пеки, Пэтэмока, пеки!» Когда же хлеб был готов, велел положить его в сумку. Потом попросил найти понягу[29], долго ощупывал на ней прихватные ремни и тянул лямки.
«Зачем понадобилась слепому понята? Что он шепчет сам себе?»
Пэтэма вспоминала об этом в мешке, хотела спросить Бали, но теплый мех расслабил и обленил язык.
