Мужчина плюхнулся на стул, поправил слегка намокший от текущего водопадом пота бант, и обмяк, уставившись на краденое.
Дело сделано – светопарат лежит перед ним. Но вот только что с добычей теперь делать?
Нервы никак не давали Омлетте́ сосредоточиться, его трясло, тело горело, голова начинала кружиться – хотя он ясно понимал, что никто не заметил его на улице. Но сомнения черными мамбами заползали в голову, нашептывая ядовитым голосом: «а вдруг кто-то все же увидел?». Биение сердца разгонялось до скорости колес велосипеда, несущегося с крутого склона. И это точно не с та скорость, которая считается нормальной для человеческого тела.
В таком напряжении и без того медленные извилины бывшего мужа Крокодилы шевелились со проворностью не просто черепахи, а черепахи, которую заставили тащить плуг.
Но огромная светлая грива-шевелюра Омлетте́, где при желании мог поселиться целый маленький свободный народец, по-видимому, выполняла некую роль охлаждения для мозга-процессора.
Черные маленькие глазки, абсолютно непропорциональные по сравнению с бантом и словно бы пустые, как у плюшевой игрушки, забегали по комнате, в свете магических ламп заблестев золотым.
Омлетте́ вскочил – но тут же зашатался от нервов. Постоянно врезаясь в шкафы и спотыкаясь о собственные вещи, мужчина согнулся и дрожащими руками принялся рыться в ящиках, раскидывая все ненужное в стороны. В этом абстрактном фейерверке в воздух взлетали носки, галстуки, банты, безделушки, пустые флаконы и много другого барахла, которое давным-давно оккупировало ящики и на столь резкое выселение как-то не рассчитывало.
– Конечно, – подумал Омлетте́. – Конечно, это же так просто, так просто, так на поверхности… Не мне, и никому…
Мужчина решил действовать по самому элементарному принципу, прокручивал его в голове много раз, чтобы не забыть. Не досталась мне – так не доставайся же ты никому! Ну, хорошо, допустим, что ему она и досталась тогда, давно – но сейчас ведь не достанется… и пускай тогда никому другому тоже! Пусть горит синим магическим пламенем вся эта свадьба, пусть рушатся планы и летит все в зыбучее тартарары.
Пусть им будет несладко, как и ему. Пусть все будут несчастны, раз и он несчастен.
Шляпс шагал медленно, но невероятно уверенно, как огромная осадная машина, для которой важна была масса и сила удара, а не скорость передвижения. Люминограф источал такую сильную энергию негодования и ярости, что все, находившееся перед ним, смывало этой пугающей волной. Разве только он не давал себе разразиться градом ругательств, и тихонько бубнил их под нос. Какие-то приличия все же надо было соблюдать.
