«Ну-ка погоди!» — говорит доктор; Бабья Погибель красный стал, что кирпич; все его морщины покраснели. Доктор ему командует: «Смир-на!» Бабья Погибель вытянулся.
«А теперь глаза закрой, — доктор говорит. — Э, нет, за товарища не держись!» «Бесполезно, — говорит Бабья Погибель, а сам пытается улыбнуться. — Я ведь тогда упаду, доктор, и вы это знаете».
«Упадешь? — говорю я. — Стой смирно и глаза закрой! С чего это ты упадешь?» «Доктор знает, — отвечает он мне. — Пока мог, я держался, а теперь рад, что к концу идет. Но мне еще долго умирать, говорит, еще очень долго».
По лицу доктора было видно, что ему жалко Бабью Погибель; и он отправил его в лазарет. Я тоже с ним пошел, и от удивления в себя не мог прийти: Бабья Погибель оступался и чуть не падал на каждом шагу! Держался за мое плечо и все время набок заваливался и ногой взбрыкивал, точно хромой верблюд. Я в толк взять не мог, что за хворь его хватила; похоже было, будто по слову доктора началось с ним такое; будто он этого слова только и ждал, чтобы рассыпаться. В лазарете он доктору что-то сказал, непонятное что-то.
«Святые паникадила! — говорит доктор. — Да кто ты такой, чтоб о своих болезнях рассуждать? Устав не соблюдаешь! »
«Недолго мне осталось уставу подчиняться», — говорит Бабья Погибель своим джентльменским голосом.
Доктор так и подскочил, а он ему: «Считайте, что вам достался интересный случай, доктор Лаундз».
Первый раз я слышал, чтобы доктора назвали по имени.
«Ну вот и все, Теренс, — говорит Бабья Погибель. — Мертвец я теперь, хоть и не досталось мне радости сразу умереть по-настоящему. Приходи иногда посидеть со мной, мучения мои облегчить».
А я-то собирался попросить Крука, чтоб он забрал меня обратно в Старый полк: военные действия закончились, тиронцы мне надоели сверх моих сил. Но тут я передумал, остался и ходил в лазарет навещать Бабью Погибель. Поверьте, сэр, он по частям разваливался у меня на глазах. Сколько времени он держался и через силу ходил как следует, этого я не могу сказать, но в лазарете его уже через пару дней было не узнать. Мы с ним за руку здоровались, и силы у него хватало, чтоб руку пожать, но тряслись у него пальцы так, что он и пуговицы застегнуть не мог.
«Мне еще умирать и умирать, — говорил он. — За грехи кару принимать — все равно что с полковой кассы проценты требовать. Получишь все сполна, но ждать чертовски долго».
