— Так меня инструктировали в управлении безопасности.
— Почему они так считают?
Пленный замялся. На лице его, уже давно покрытом крупными каплями пота и совершенно неестественными серыми пятнами, мелькнула тень животного страха. И угодливости…
— Мне не объясняли, герр полковник, — выдавил он из себя.
«Все вокруг да около, — совсем расстроился Супрун. — Ну, хоть что-нибудь, хоть что-нибудь конкретное ты должен знать!» Он еще долго задавал пленному разные вопросы, нарочно повторяя их по нескольку раз. Но его старания были напрасны. Надежда оставалась теперь только на переводчицу.
В помещении разведотдела, при ярком солнечном свете, переводчица показалась Супруну еще более непривлекательной, откровенно озлобленной, осунувшейся.
— Где вы изучали наш язык? — спросил ее по-русски Супрун.
— Я жила на Украине, — ответила прокуренным голосом переводчица.
— Когда? Где?
— До восемнадцатого года. В Киеве,
— Вы русская?
— Из обрусевших немцев.
— Кто были ваши родители?
— Отец генерал. Мать, естественно, не работала.
— Давно служите в полиции?
— Пятнадцать лет.
— Чем вы занимались?
— Там я работала следователем, — ответила переводчица. И вдруг лицо ее исказила гримаса, словно у нее внезапно разболелись зубы. Глаза сощурились. Она скользнула взглядом по Надежде, по Спирину, задержалась на секунду, точно пробуравила насквозь Коржикова и добавила сипло и громко: — Больше я ничего не скажу. Я ненавижу ваш строй, ненавижу вас всех!
«Истеричка, — подумал Супрун и решил не обращать внимания на эту реплику. — Наглая истеричка!»
— Почему же вы тогда не оказали никакого сопротивления, когда вас брали в плен? — спросил Супрун.
Пленная не ответила.
— А я знаю почему, — наступал на нее Супрун. Пленная не издала ни звука.
— Потому что вы испугались, как бы наши разведчики не свернули вам шею! Или, может быть, я ошибаюсь?
Обер-лейтенант не ответила и на это. Только желтоватые щеки ее заметно побледнели.
— А теперь вы осмелели. Вы же отлично знаете, что здесь не гестапо, и никто ничего делать с вами не собирается. И вы решили сыграть в молчанку. Так? — Супрун даже слегка улыбнулся. — Но только учтите, отвечать вам придется все равно: или перед советским судом, или перед судом немецкого народа. Уведите ее. Пусть на досуге поразмыслит о том, что разговор еще не окончен. И многое для нее будет зависеть от того, насколько в дальнейшем ока будет искренна в своих показаниях. Гестаповку увели.
— Я встречала таких в Берлине, — сказала Мороз. — Чтобы выслужиться перед нацистами, они готовы были на все.
