– Нет, расскажите. – Он в самом деле не знал этого.
– Обнаружила письмо Рощиной. Его уже напечатали в каком-то журнале.
Ветлугин шёл к дирижёрскому пульту, а в голове снова всплывали жуткие сцены, что потрясли его четыре месяца назад: нож, воткнутый в сердце Оли, дети, задушенные собственной матерью. И причиной всему – листок бумаги, случайно попавший не в те руки! Только что он и сам чуть было не стал жертвой непредвиденной случайности, которая легко могла разрушить его жизнь, стоить ему и семьи, и карьеры. Что, если и его письмо к Анне Павловне увидит кто-то, кроме неё? Вовсе не по её вине, но лишь по воле Господа, Который не преминет обрушить на его голову заслуженную кару.
Что, если она нечаянно обронит письмо? Что, если его мельком увидит Стрешнев? Что, если оно не сгорит целиком и попадёт на глаза следующим постояльцам нумера? И ещё миллион других «что, если». Возможно ли всё предусмотреть? Каких только фортелей не выкидывает судьба, дай только повод! Допустимо ли так рисковать не только собой, но и добрым именем Анны Павловны? Своими руками он создал первое и единственное вещественное доказательство того гнусного предательства, которое совершалось в его душе против семьи и веры Христовой.
Но если не письмо – что тогда? Снова нестерпимая пытка неведения? Разве что обсудить это с ней устно, высказать всё в личной беседе? Ведь они уже как-то гуляли вдвоём в Михайловском саду. Будет ли снова такая возможность? И решится ли он на это? Повернётся ли язык сказать «я люблю Вас», стоя лицом к лицу и глядя прямо в бирюзовые глаза?
Тут он впервые пригляделся к Анне Павловне – и вдруг заметил, что она чем-то встревожена, поглаживает косу особенно интенсивно. Заметил лишь он один, как особо внимательный к ней, и задумался: «В самом деле, а где же Илюша? Вчера у меня сложилось впечатление, что этот болван специально сюда приехал, чтобы виться за ней хвостом. Связано ли её беспокойство с его отсутствием? Что, если оно связано со мной?»
Они начали играть, он украдкой поглядывал на неё через плечо – и постепенно, нота за нотой, взгляд за взглядом возвращалось то эйфорическое чувство, что впервые испытал он тогда, в первой артистической: её глаза и её исполнение говорили ему больше, чем сказали бы любые слова. И понимали это лишь они двое из всех присутствующих, словно их связывали невидимые нити, по которым текли в обе стороны мысли друг друга.
Сейчас она как бы говорила ему: «Да, я люблю тебя. Прости за вчерашнее. Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть. Я не хотела делать тебе больно. Но ты ведь знал, что я не могу быть твоей, что рано или поздно я буду отдана другому. Поверь, он не так плох, как может показаться на первый взгляд. Мне так же трудно, как тебе, но иначе нельзя. Ты должен отпустить меня, поддержать в этом нелёгком решении и позволить мне быть с другим».
