Это было настолько ясно, понятно, осязаемо, что он и вовсе забыл о письме. Обнаружил его, лишь когда вернулся в гостиницу и снял фрак. Тут же бросил в камин и проследил, чтобы оно сгорело дотла, благодаря Бога за то, что в нужный момент послал Кобылянского, дабы уберечь его от столь глупого, необдуманного шага. У них было нечто гораздо более прекрасное, чистое, возвышенное, нежели такая пошлость, как тайные любовные письма.
Зал снова был переполнен. В первом ряду Ветлугин заметил Стрешнева с огромным букетом алых роз.
– Вы уже слышали, дорогой Алексей Степанович? – шепнул Кобылянский. – Стало известно, где пропадал наш женишок.
– Всё-то Вы знаете раньше всех, дорогой Иван Трофимович. И где же? Просветите меня.
– Ездил в Москву к её родителям. Говорят, свалился как снег на голову, никто не ждал его приезда. А он, только представьте, явился без приглашения, просил её руки и получил их благословение.
– Экая шельма! – воскликнул стоявший рядом Хлудов. – Кто бы мог подумать, что этот увалень… А что же Анна Павловна?
– Размышляет, – многозначительно кивнул Кобылянский и пошёл на сцену, напевая: – Я вас люблю, хоть и бешусь, хоть это стон и труд напрасный…
Ветлугин ожидал чего-то подобного, но всё равно испытал щемящую досаду оттого, что это происходит так скоро. Надеялся как можно дольше держать её при себе, оттягивать момент свадьбы, которая, казалось, навсегда отнимет её у него. Лишь бы ещё хоть часок, хоть минутку она принадлежала ему, а не этому юному оболтусу!
Они начали играть. Музыка, написанная им специально для неё и лучше всяких слов выражающая всю полноту его чувств к ней, впервые звучала целиком, от начала до конца, при полном зале сосредоточенных слушателей. Исполнением своим они как никогда ясно и чётко говорили друг с другом. Это было нечто парадоксальное, трансцендентное: столь интимная беседа двух душ на запредельном уровне взаимопонимания – и в присутствии более полутора тысяч человек, которые всё это видели, слышали и, казалось, не могли не понимать.
Медленную часть концерта – одно из красивейших лирических adagio в истории музыки – Анна Павловна играла столь упоительно, что женщины в зале плакали. Она как никто понимала, что в этих звуках заключена любовь такой силы, какой никогда и никто больше не испытает к ней, и своими изящными тонкими пальцами, нежно скользящими по клавишам, отвечала взаимностью, благодарила за эту любовь, но в то же время выражала всю глубочайшую тоску безнадёжности, туго переплетённой с любовью и в жизни, и в музыке.
