Однажды Барабаш предложил мне командировку на Кубу. На дворе стоял февраль 1978 года, со снегами и 30-градусными морозами. Не прошло и каких-то 14 часов, как мы с моим коллегой и приятелем латиноамериканистом Валерием Земсковым (сейчас он завершил в ИМЛИ грандиозную работу — выпустил, и многое сам в ней написал, многотомную историю латиноамериканских литератур) приземлились в аэропорту Гаваны и, жмурясь от ослепительного солнца, увидели прямо у трапа маленький кубинский оркестр, всегда приветствовавший прибытие советского лайнера.
После серых московских холодов мы на две недели окунулись в атмосферу ослепительного южного праздника. В них уложились и четыре дня симпозиума по связям литературы и фольклора в Институте литературы и лингвистики Академии наук Кубы, в составе которого было всего двенадцать литературоведов; и поездка за город, по фруктовым плантациям, где наш шофер Антонио заблудился и завез нас в запретную зону, к прекрасному особняку Рауля Кастро ("У него таких много, — пояснил он, оправдываясь, — всех не упомнишь”); и посещение Национальной библиотеки; и Союз писателей и художников Кубы; и Центр исследований Хосе Марти; и Музей революции; и Министерство культуры; и Капитолий; и памятник катеру "Гранма”; и дом-музей Хемингуэя, в котором больше всего поражала смотровая башня с коллекцией обуви огромных размеров. Но главным впечатлением была, конечно, сама Гавана.
Город производил впечатление цветной декорации к американским фильмам 1930-х годов: старинные красивые особняки колониальной архитектуры, несколько современных гостиниц, длинная набережная вдоль моря, обладающего цветом какой-то особой синевы (все это чертовски хотелось сфотографировать, но мой очень хороший по тем временам "Киев” загадочным образом испортили в гостинице через день, и все попытки починить его в Гаване оказались безрезультатными). Изредка по улицам проезжали длинные ветхие американские автомобили в возрасте все тех же 1930-х — новых машин, за исключением нескольких советских "москвичей” и "жигулей”, практически не было. Какие-то обшарпанные автобусы неспешно передвигались по городу, прикидываясь общественным транспортом.
В номерах пустующего Дома ученых, где нас разместили, располагались огромные квадратные кровати под яркими шелковыми покрывалами, отражавшиеся в зеркальных потолках. На таких кроватях легко было представить себе пышногрудых мулаток, ублажающих богатых американцев. Кроме кроватей и белых с позолотой тумбочек, в номерах почти ничего не было. Только ученому сухарю пришло бы в голову искать здесь письменный стол. Походка женщин, на мой свежий взгляд, тоже апеллировала к не столь давнему историческому прошлому, но Земсков, впервые побывавший на Кубе еще в 1962 году и имевший возможность сравнивать, меня высмеял: "В те времена все, что располагалось у женщин ниже пояса, вращалось при движении по окружности в триста шестьдесят градусов, — с явным сожалением сказал он, — а ныне осталось только сто восемьдесят, они не ходят, а маршируют”. "Как вы добились этого?” — с удивлением спросил он Антонио. "Партия и товарищ Фидель много работали с ними”, — серьезно ответил шофер, немного подумав. "Когда я был здесь впервые, — не унимался латиноамериканист, — народ любовно называл Фиделя "Конь", а как сейчас? "Народ по-прежнему любит и ценит товарища Фиделя”, — дипломатично заметил Антонио.
