Уже не приходилось растягивать рот в улыбке: мне и правда было смешно. Теперь уже я думал про обер-лейтенанта: полный обалдуй! Казах улучил момент и едва заметно подмигнул. Язык друг друга нам не понятен, но мы же советские люди!
Меня усадили перед микрофоном. Знать, для пущего моего вдохновения фон Рюллих приставил дуло пистолета к моему виску. Вновь прозвучала русская народная музыка, которую сменили звуки киргизского трехструнного комуза. Сложно, конечно, разобраться фрицам в тонкостях нашей национальной жизни: якуты предпочитают варган-хомус – духовой инструмент!
Музыка утихла.
- Доблестные бойцы, якуты! – объявил фон Рюллих. - Послушайте своего друга Егора Черина, добровольно перешедшего на службу великой Германии.
Я два-три раза кашлянул: мне до сих пор не приходилось говорить в микрофон. Тем более, с дулом у виска. Заговорил на родном мне якутском языке.
Мне вспомнился герой якутского эпоса Нюргун Боотур, который защищал свой народ. И я призвал воинов якутов, бить врага и отстаивать свою родину, великий Советский Союз, как Нюргун Бооотур стремительный! К земляку Николаеву я обратился отдельно: попросил, чтобы он не сообщал о моем положении домой.
- Что-то я имени Сталин не слышу: - выключил на время микрофон фон Рюллих. - ты же про Сталина должен сказать, что это тиран, злодей!
Я кивнул в согласии.
- Уруй! Айхал Сталину! Уруй! Айхал Красной армии!.. – слово «уруй» и для русского бойца было понятно: «ура!», а что такое «айхал» в нашем батальоне знали все: слава!
- Что-то ты не то говоришь?! – вновь отключил вещание обер-лейтенант. Он еще глянул в надежде на пленного казаха, но тот лишь пожал в ответ плечами. – Где твоя идиотская улыбка?! Ты забыл про нее?! Ты прокололся, советский разведчик! У тебя совсем другое лицо?! Вздумал водить за нос немецкого офицера?!
Дуло парабеллума теперь утыкалось в лоб:
- Нет, - засмеялся фон Рюллих, - застрелить, это для тебя слишком легкий выход. Иголочки, иголочки под ногти! Пытка! Ты у меня расколешься! ...
«ПРОЩАЙ, МОЯ ШИНЕЛЬ!»
Меня бросили в подвал, защелкнули снаружи засов, закрыли на замок. Стояла кромешная тьма. Нащепал стену, сырую, с плесенью. Пошел вдоль, пытаясь вымерять размеры помещения. Рука наткнулась на гвоздь: большой, с ощутимой эрозией. После эфира немецкого радио был я весь взмокший от волнения. Снял шинель, повесил на гвоздь: главное не забыть, в какой это стороне. В тайге, на охоте, тоже иногда приходилось идти в полной тьме, так, что и звезд не видно. Но каждый охотник «спиной» помнит, откуда он пришел. И поэтому хорошо ориентируется в пространстве. Без шинели, налегке, стал шарить руками ниже, куда бы присесть или прилечь? Вдруг нащупал чью-то руку, плечо. Здесь еще есть человек!
