Боги великой пустоты. Книга 2. Безумие | страница 7



Все взгляды были устремлены на Берта, здоровяк Эд даже рот раскрыл, не ожидая столь проникновенных слов от молодого серва, прежде державшегося в стороне и не отличавшегося разговорчивостью.

— Эд, проси прощения у Одди, — сказал Берт, — отныне никаких ссор.

Произнесённая речь будто отняла у Берта остаток сил: он, закашлялся, лёг на ворох грязного тряпья и укрылся плащом.

Со стороны Эда в Одди полетел ещё один грозный взгляд.

— Ладно, извиняюсь за свои слова, — пробурчал здоровяк, продолжая исподлобья глядеть на нелюдимого тощего каторжника. — Парень прав: надо вместе держаться. Поодиночке мы — покойники, а вместе — хоть какой-то шанс пережить это дерьмо.

Одди что-то буркнул в ответ, и на этом конфликт иссяк.

А Берт лежал и думал — думал о том, как быть дальше. Освобождение принесло новые хлопоты, новые тяготы, и никто не мог сказать, что ждало впереди. Прежняя жизнь никогда не вернётся, она ушла, исчезла, обрекая беглецов на неизбежные гонения и презрение со стороны рода людского. Клеймо выжигало человечность, клеймо делало изгоем и свербело вечным проклятием, что довлело теперь над ушедшими от правосудия преступниками. Клеймо обесценивало любое спасение, любой путь, любые надежды на новую жизнь, по крайней мере, среди своего народа.

Глава 2 Эстрид I

Поскрипывали колёса телеги, что катилась по неровной колее среди столпотворения вековых сосен и пихт, затмивших небесную синеву хвойными лапами. Нетронутая человеком глушь, чаща буреломов и болот простиралась на десятки и сотни миль вокруг, пряча небольшие одинокие поселения, разбросанные то тут, то там среди вечнозелёного молчания. Совсем редко здесь можно было встретить замок или город. Таким неприветливым и дремучим выглядело владение барона Уриэна Кобертона — одна из северных областей Катувеллании, дикая, необжитая, суровая. И, разумеется, бедная, ибо скудность населения и тяжёлые климатические условия предполагали крайне малую выручку, которую барон мог извлечь из своих подданных.

А повозка, запряжённая пегой лошадью, одиноко тащилась по дороге, петляющей между древесных гигантов, и везла вглубь тайги двух женщин.

Эстрид лежала, закутанная в плед, и безучастным взором смотрела в небесную твердь, а на миловидном личике, покрытом ещё не зажившими кровоподтёками и ссадинами, то и дело возникало страдальческое выражение, когда телегу встряхивало на очередной колдобине. Всё болело. Слишком мало оказалось недели, чтобы травмы могли зажить, Эстрид даже ходила с трудом, а в дороге предпочитала неподвижно лежать, покорившись воле бывшей служанки Халлы, которая сидела впереди, одетая в мужской наряд, и держала поводья. С накинутым на голову шапероном Халла походила на крупного мужика — даже вблизи было сложно распознать в ней женщину. С одной стороны так и задумывалось, ведь две одинокие путешественницы легко могли стать объектом нападок в глухих селениях, с другой — дело было в элементарном удобстве. И хотя Халла поморщилась, когда натягивала грубые холщовые шоссы, отметив, что в её племени мужчины носят «нормальные штаны, а не хрень всякую», такая одежда всё же больше подходила для дороги и охоты, нежели юбки.