«Что было бы, — подумал он вдруг, — если бы и прыгнул отсюда, как те юноши?» Он отлично знал, что было бы, но ему приятно было додумать эту мысль до конца. «Теперь ты знаешь,— говорил он себе, — ты видел и слышал, что будет после твоей смерти... Такого еще никому не выпадало. Впрочем, и тебе второй раз не выпадет. Так зачем тогда еще десяток лет горького, унылого прозябания? Ведь потом все равно уйдешь, но только неоплаканный, всеми забытый, подобно старому хламу, который бог знает когда отжил свое, но еще долго и без надобности занимает место в доме. Тогда уж про тебя не вспомнят коллеги из страхового агентства, не найдется ни Митара, чтоб написать о тебе некролог, ни газетчика, чтоб заняться твоей персоной, да и как знать, может быть, и твоя старуха отойдет в вечность раньше тебя? Не будет ли умнее воспользоваться этим случаем...»
Образ чернявого речника опять всплыл в памяти. Обольстительная улыбка темнокожего родича сатаны словно подтверждала его мысли. «Я тебе больше не нужен,— говорила ухмылка этого сукиного сына,— тебе большие никто не нужен. Ты уже ушел так далеко, что довольствуешься самим собой. Качнись на этой доске, ну качнись же, что может быть проще. Ты же видел еще до твоей встречи с чернявым, до того, как все началось, как это делали вчера молодые ребята. Два-три легких рывка, прыжок, и мечты угаснут навек. Вместо неба бесконечность заполнит собой то долго и тщетно искомое слово, значение которого вдруг снова стало таким понятным и близким».
Он заметил, что доска под ним в самом деле качается, поразительной точностью повторял он движения пловцов. И тут же понял, что в этом размеренном, дотоле не испытанном им качании таится коварство игры, заманившей его сюда, но, к собственному удивлению, не испугался, не перестал качаться. Им овладело полное равнодушие.
Глядя на близкие огни, волнами поднимавшиеся и опускавшиеся перед ним, он с ошеломительной ясностью постиг, что дошел до крайней черты, что бежать некуда и впереди у него возвращение, мучительное и позорное. Грустно было сознавать, что недавняя, такая пьянящая мысль о конце слишком быстро оставила его. Как и после всякой неосуществленной мечты, он почувствовал себя еще более опустошенным. И только желание как можно дольше оттянуть унизительное возвращение удерживало его на вышке.
Макарие совершенно успокоился, но спускаться пока не думал. Далеко вокруг каменела ночь, неподвижная и бессмысленная. И кто знает, сколько бы еще он простоял здесь с мутным взглядом лунатика и раскинутыми руками, если б его не вывел из оцепенения знакомый голос.
