– Язык мой – враг мой, – глубокомысленно изрек он.
Сама она выразилась еще определеннее:
– Язык-то – враг или нет, неизвестно, а вот что он – враг, это точно. И в гроб нас загонит, попомни мое слово. Придумай что-нибудь, Веня. Откажи от дома, пока не поздно.
– Да нет, поздно. Не он набивался, сами пригласили. Тем паче, имеет он право тут жить. Прибавь к этому, что он сейчас в героях. Если не врет, конечно. Подождем, может быть, не понравится и сам откажется. А нет – тогда уж будем думать.
– Ага, так он тебе и откажется, жди, – гневно вскинулась хозяйка, но тут же испуганно зашипела: – Тише!
Вон идет. – И замолчала, суетливо прибирая давно прибранную кровать.
Антону достаточно было одного взгляда, чтобы понять, какой разговор происходил между его горячо любимыми родственниками. Другого он и не ожидал, поэтому не подал виду, что чем-то обеспокоен. Наоборот, весело и непринужденно выставил на стол очередную бутылку, улыбнулся и хитро подмигнул Вениамину:
– Ну, как, будем поправлять здоровье?
– Дак это... – смешался отчим, бросив взгляд на супругу.
– Ох, да тебе же, наверное, нельзя? – вроде бы только теперь вспомнил о болезни отчима Антон и сделал попытку убрать водку. Но задержался в нерешительности: – Или?
– Нельзя будет на том свете, – торопливо подсел к столу отчим и пояснил с ухмылкой: – Там стаканы без дна будут – сколь ни наливай, не нальешь. Где ты там, мать? Принесла бы чего закусить.
А она уже и без его напоминания спешит с капусткой солененькой.
Выпили, закусили. Антону уже и по делам бежать надо, но не забыл им еще одну бутылку оставить и даже речь шутливую сказал:
– Я буду пить за ваше здоровье, пока не пропью свое. А вы, мои дорогие, пейте за наше примирение. Стеснять я вас не собираюсь: так, иногда захаживать буду. – Тут он вновь хитро подмигнул отчиму: – Когда дела вынудят. Хочу, чтобы все у нас было по-родственному. Правильно отец сказал: «Кто старое помянет, тому глаз вон!» Золотые слова и, главное, вовремя были сказаны.
С тем и удалился, пообещав заглянуть денька через два.
– Да ты хоть вообще больше не приходи, – хохотнул отчим, когда дверь за пасынком закрылась. Ему уже было хорошо. – А че, мать, пусть так-то захаживает.
С угощением.
– А я боюсь, Веня. Хоть и сын мой, а больше, чем ты, боюсь. Не зря это он разугощался, ох, не зря.
– Да не-е, все в ажуре. Это мы зря забоялись, а у него, видать, дела посурьезнее есть. Видела, как заторопился. Значит, и правда, дела. Лишь бы не оказался «тихушником» из ЧК. Но опять же: если был бы им, то так не валандался с нами. – Тут он вздрогнул от воспоминания: – С его-то задатками, а? Помнишь, как он мне тебя за бабки вложил? Во-во! Так и теперь бы сразу на всю оставшуюся жизнь в тюрягу законопатил, будь у него такая возможность. – И загрустил: – А мне туда уже нельзя. Меня и без этого трясет от одного упоминания о «чрезвычайке». Да и давно уже не тот я, что раньше. Эх, наливай, подешевело, расхватали, не берут! – монотонным речитативом выпалил он и распечатал новую бутылку. – Ну, Одарка, за твое здоровье.
