Отец-то член обкома, при нем, может быть и можно. А о моем существовании они забыли. Как я понимаю, оба участника стамбульской встречи были в понимании, что Мустай Карим – самый известный башкир в Советском Союзе, а профессор Валиди – самый известный башкир за рубежом. Поговорили, судя по словам Мустафы Сафича, хорошо, но, как можно было понять – без особых результатов. Какие уж тут ожидались результаты – понять трудно, но вообще-то Степанида Власьевна в ту пору, да и до, и после с удовольствием сманивала к себе известных в мире эмигрантов – от генерала Слащева в 20-х до писателя Куприна в 30-х и малоизвестной в России поэтессы Одоевцевой в 80-х. Несколько позже этого разговора сюда присоединилась еще и скупка у родственников трупов русских знаменитостей для перезахоронения в Москве – Шаляпина, великого князя Николая Николаевича, генералов Деникина и Каппеля, философа Ильина, писателя Шмелева и других. Может, и тут? Но, чего не знаю, того не знаю.
Среди прочего Валидов рассказывал Кариму о том, как в начале Великой Отечественной войны немцы пригласили его встретиться с башкирскими и татарскими военнопленными в своих лагерях. Как будто, они хотели сделать знаменитого деятеля времен Гражданской войны своим «главным мусульманином», вдохновителем и организатором татаро-башкирских и вообще мусульманских войск, воюющих на их стороне. Он съездил, поговорил с кое с кем из пленных, потом встретился с кем-то из нацистских боссов, кажется, что с Розенбергом и сказал ему примерно так: «Москву с ходу вы уже не взяли. Ну, а дальше Сталин вас обманет, проведет за нос. Я с ним работал, я его хорошо знаю. А идти на сторону, которой предстоит проиграть, я не хочу». И уехал обратно в Стамбул. Пришлось им брать «главным мусульманином» иерусалимского муфтия, уже очень известного своим антисемитизмом и нелюбовью к британцам.
Дальше беседа отца и Мустая ушла в другую сторону, но мне было достаточно. У меня уже, с учетом того, что я вычитал, порой против воли авторов, в старых книгах и газетах, сложился какой-то образ Валидова, не так уж сильно отличаюшийся от моего сегодняшнего представления, хотя, конечно, гораздо менее подробный. Мне, конечно, очень хотелось поделиться с кем-нибудь, но с кем? С отцом? Но у нас уже в ту пору было явное расхождение по поводу Сталина, отец не спорил вслух с «линией ХХ сьезда», но продолжал в душе глубоко почитать Отца Народов. С дедом? Но ему здешние башкирские деятели были неинтересны, он глубоко увлекался темой о политической жизни в Киеве в 1917-18 годах, когда он был там членом Окружного совета солдатских депутатов. В школе? Но я уже имел опыт тройки за четверть по поведению по поводу защиты обожаемой Анны Ахматовой от Жданова и учительницы литературы Маргариты Николаевны.
