В начале лета Варяжко с теми мастерами и работниками, что выполнили всю порученную им работу, отправился в обратный путь. Посчитал дела на прииске налаженными, отношения с местным народом также не представляли каких-либо сложностей, а время торопило — его ждали на Новгородской земле. Вез с собой все мытое за месяц с начала добычи золото — более двух пудов, за него можно было выручить не менее трех тысяч гривен серебра — огромные деньги, нужные сейчас Новгороду как хлеб голодному. Вез еще на судах меха и шкуры на сумму еще около двух тысячи гривен, но большую их часть надо было отдать за товар, чтобы рассчитаться с вогулами, да и для торговли также. Путь прошел без происшествий — ни на Чусовой, уже приноровились к ней, ни до самой Казани. Дома почти не задержался, всего на пару дней — узнал последние новости, дал помощникам указания, — и сразу же отправился с охраной в Новгород.
В дороге дважды напали — на Двине и Ловати, даже пришлось прорываться через строй десятка вражеских судов, заблокировавших у волока путь с юга на Новгородскую землю. Тревога в душе Варяжко нарастала — устоял ли город от нынешней напасти? Враги набросились весной на его земли с новыми силами, даже большим числом, чем в прошлом году. Как стало ему известно, они еще месяц назад заняли две трети территории, в нескольких местах уже вышли на Волхов. Пали Псков, Изборск и Гдов, пока держатся Порхов и крепости на Луге, закрывающие подступы к Ильменю, Ладога также отбивается от варягов. В самом Новгороде начался голод, те запасы продовольствия, что доставили в эту зиму из Поволжья, подошли к концу, а новых поставок нет — путь по речным трактам перекрыт. Да и сам Варяжко убедился в том, прорвался только за счет растерянности неприятеля после применения греческого огня и решительности его воинов, воспользовавшихся образовавшимся разрывом во вражеском строю.
Уже наступил ревун (сентябрь), когда Варяжко и сопровождавшие его с самого Урала две роты на пяти ушкуях подошли к новгородскому причалу. Казалось, весь город вышел встречать караван судов с юга, откуда уже месяц никого не было — если не считать одиночные ладьи, на которых кто-то ненароком заезжал с Ильменя, или воинский струг, идущий по своим надобностям. Люди усыпали весь причал и оба берега, кричали радостно, махали руками и снятыми с головы уборами — платками и колпаками, как будто к ним пришла великая подмога в трудный час. В какой-то мере они оказались правы — на ушкуях Варяжко и его люди привезли столько хлеба, насколько смогли загрузить, но его не хватило бы надолго — самое большее на месяц, если расходовать экономно. Главная же ценность хранилась в ларцах, но о том никто из новгородцев не ведал, да и предстояло еще поменять ее на деньги, потом закупить нужное городу и привезти, минуя вражеские заслоны, так что прямо сейчас она мало в чем могла помочь.
