И на этом фоне его самая известная серия с бомжами кажется как раз дополнением, частным изводом все той же темы. (Наша заброшенность в людское сочувствие, меры которого мы сами не знаем. Неуверенны и готовы отказаться от него в любой момент. Сочувствие, злорадно и весело проваливающееся в самого себя).
12.03
Рисую тетю, глядящую на огромный кошелек - попытка развить серию «Стихотворения для греческого театра». Подсветляю «кошелек» белилами поверх полусухой охры. Как это прекрасно - просто мазки белилами поверх охры. Живопись, как разговор, она есть всегда, вне актуальности и новизны. Просто как язык, слова. В отличие от «современного искусства», которое избрало самого себя референтом, и быстро вышло к собственной границе, лишенное внутренней жизни и вынужденное теперь опираться только на «новизну» самого происходящего «в мире».
14.03
«Челси» на классе, на мужестве, на сердцах Тьерри, Дрогба, Лэмпарда обыграл «Наполи». Дрогба великолепен - он забивает, он пасует, он оттягивает на себя защиту. Как черный промельк самой неотвратимости.
15.03
Мне снилось, будто Даша пишет обо мне что-то вроде: «Юра Лейдерман, веселящийся, похохатывающий от ощущения полноты и радости жизни».
16.03
МЫ ВСЕ УЖЕ ДОСТАТОЧНО ПРЕДАЛИ РОБЕРТА ПЛАНТА. НУ ЧТО, БУДЕМ ПРЕДАВАТЬ ДАЛЬШЕ?
Я представил холст, на котором просто написана эта фраза, и редкие цветастые завитки, отходящие от нее.
02.04
Решил закончить портрет Саддама Хуссейна. Пришла в голову идея портрета С. Ануфриева. Разыскал негатив той фотографии, что мне очень нравилась - Сережа приболевший, температуривший, такой необычно тихий, в квартирке над галереей Крингса-Эрнста (Кельн, 1989).
07.04
Читал Розанова, «Уединенное» и «Опавшие листья» - Герман Титов как-то туманно сопоставил их с моим «Лесом в лесу». Но у Розанова крик изнутри, мерцающие корпускулы возгласов: «это же не ветер шумит, это я, я тепленький, о Господи!». А у меня безразличие - ну, я тепленький, ветер тепленький, без разницы. Уитмен. «Уитмен мой стоит нахмурясь, и здесь он Брежневу сродни. Хотя в пассажах вроде «Былау меня рыжеволосая бабушка Рая...» Розанов и Уитмен сходятся. На ветру лишенном/ не лишенном судьбы, на толстатеньком, милом, бровастом Брежневе.
(Была у меня такая бабушка Рая - ничего особенного я про нее сказать не могу. Простая еврейская женщина -война, мытарства, ранняя смерть мужа, куча детей. Разве что были у нее рыжие, не очень типичные для евреев волосы. Ну и вот, если представить себе эту полуграмотную бабу Раю участником, постоянным участником всех драматических событий: падения Илиона, крестовых походов, любви Софонисбы и Фисбы, если всюду изображать там, внедрять мою рыжеволосую бабу Раю. Ты идешь среди исторических событий, ты разглядываешь картину, пейзаж, и видишь в них все время какие-то хомутики, омуты, лужи, где раз за разом отражаются рыжие промельки. Резкая скоропись рыжей воды. Ее сосны).
