испытывал их терпения. Тем более, что трубка шла Байкову.
Он был низенький, основательный, с крутым ироническим лицом. Слушая
собеседника, он вытягивал плоско сжатые губы, и они в таком виде выразительно
передавали то согласие, то сомнение, то насмешку или раздумье. Когда он смеялся, губы
тоже не размыкались, а одновременно и растягивались и выпячивались, и звуки были
похожи на те, которые издает младенец. пуская бульбы: пфф‐пфф! Круглые щеки
поджимали набрякшие нижние веки, и маленькие глаза лукаво жмурились.
‐ У нас надо чистить и чистить‚ ‐ сказал он. ‐ Околачивался тут Карл Радек ЦК
отправил его на время подальше от Москвы: без права печататься, но лекции читать
разрешили. ‐ Байков многозначительно вытянул сплющенные губы, потом разжал их, чтобы вставить трубку, и продолжал, поглядывая из‐за дыма: ‐ Свой душок он оставил
здесь? Конечно! Перед отъездом он разоткровенничался. Оказывается, один возчик ‐
лишенец за участие в ‚ антисоветском восстании, окрестьянившийся эсер‚ ‐ привез ему
письмо от оппозиционеров из Нарыма. Радек спросил, почему он, эсер, антисоветчик, возит письма от оппозиционеров, которые называют себя коммунистами. А возчик и
отвечает: «Ну, чего там, ведь вы и мы одинаково страдаем и одинаково хотим
демократии… Пфф‐пфф‐пфф!.. А? Как? Одинаково хотим, демократии!… Россию чистят от
всяких элементов, ав Сибирь их пихают! Да не в Новосибирск, акуда поаппендицитней ‐
в Томск, Нарым, Колпашево. А мы тут расхлебывай.
‐То есть что такое ‐ расхлебывай? ‐ недовольно сказал Иван. ‐ Это как раз и значит, что мы с тобой не аппендицит, а находимся на важнейшем участке политической борьбы.
Здесь большевики вдвое должны быть сплоченней и бдительней, чем в других местах.
‐ Послушай! ‐ воскликнул Байков. ‐ Ты отлично сформулировал задачу, на которой
можно поднимать активность коммунистов! Это уже я тебе говорю, как специалист по
агитации.
Иван посмотрел с подозрением, не раскланивается ли агитпроп перед новым
начальством? Но на лице Степана Николаевича скорей можно было прочесть иронию, чем подхалимство.
‐ Ты чего смеешься ‐ на всякий случай спросил Москалев.
‐ Совершенно серьезно.
В этот сверкающий морозом день, в этом сумрачном кабинете Иван с любовью и
тоской вспомнил пропыленные травы за обочинами дорог своего бывшего округа.
Озимые, яровые, овес, пшеница... Ликвидируй кулачество и давай хлебозаготовки! Все
было привычно и знакомо, вплоть до того, как свить жгут для снопа. А тут тебе вузы, втузы, университет, да еще скопище оппозиционеров...
