Архаика | страница 6



поляны и луга.

Сколь разнолик огонь!

Но люб моим друзьям

лихой крылатый конь –

разгоряченный ямб.


          январь 1976




ОСЕННИЙ ДЕНЬ


Из Рильке



Пора, Творец! Был долог летний зной.

Брось тень Свою на гравий циферблата

и в кущи сада ветр впусти сквозной.

Богатым должен стать плодовый сад,

даруй ему сверх меры двое суток,

дабы добрать за этот промежуток

последний мед в тяжелый виноград.

А кто за лето кров найти не смог,

не сможет впредь. Пусть ночи переводит

на длинное письмо, читает, ходит

взволнованно и вдоль и поперек

пустых аллей, где осень колобродит.


          февраль 1976



* * *


Квадратный февраль никуда

уже перешел ниоткуда.

Стоит, как пустая посуда,

Невы неживая вода.

Прожитые мною года,

как липы, столпились повсюду,

как будто достав из-под спуда

дырявую площадь Труда.

И города серый объем

мной пережит, как водворенье

грачиных семей на деревья,

глядящиеся в водоем, –

как наше терзанье вдвоем

и правды недоговоренье.


          февраль 1976




* * *


Как странно, что в мире еще

гощу я – как бы по ошибке,

целую скупое плечо

и трогаю выпуклость скрипки.

А Ты, не касаясь земли,

проходишь луною по кровле,

и атомы, словно шмели,

гудят – и не помнят де Бройля.

И вижу я: наши слова

в существенном лживы разрезе –

там только "а-а-а-а-а-

а-а-а-а-а" Перголези.


          апрель 1976




* * *


Как хорошо в грачином холоде

андреебеловской Москвы –

в распетушенности и молодости,

так отрезвляющей умы,

за травянистый Новодевичий

или на Чистые Пруды

уйти – чтоб оценить Малевича

аляповатые холсты.

Чтобы вдохнуть московский утренний

морозный воздух молодой

над отраженно-перламутровой

речною-облачной водой.

Чтобы додуматься до истины,

которой не было и нет –

ни в птичьем посвисте и присвисте,

ни в трепыхании планет.

Чтоб под деревьями пернатыми

понять: всё это – легкий грим,

и только пляшущие атомы

умело спрятаны под ним.


          лето 1976




* * *


Лопоухий Батюшков, довольно

из окна глядеть на колокольню

и на купола монастыря,

на немые липы золотые, –

нам ли привыкать к шизофрении,

к полоумью, проще говоря.

Вот судьба, достойная поэта:

не писать предсмертного сонета,

на костре соблазнов не сгореть –

просто взять однажды и свихнуться,

хаосом вселенной поперхнуться,

а потом от тифа умереть.

Чтобы все смешалось – зной и пурга,

камни и чугун Санкт-Петербурга,

шумное французское вино,

Нессельроде, император мерзкий,

монастырь Кирилло-Белозерский,

стены пансиона Жакино,

желтых окон отсветы слепые,

белая огромная Россия,

связь с девицею Фурман...

Для кого-то, может быть, потеха –

наблюдать, как жгут библиотеку,