Архаика - Алексей Арнольдович Пурин

Алексей Пурин

АРХАИКА (1974 – 1982)

* * *

– Живу я, а Ты незаметен

за блеском сентябрьского дня.

Но столько теней и отметин

Твой свет положил на меня,

что верю: я – Твой отпечаток,

и ангел Твой рядом со мной

идет, не снимая перчаток,

сквозь город и дождь проливной.

– В осеннем саду изваянья

смущают немой белизной:

сияет – и меркнет в зиянье

ознобом пронизанный зной.

Смотри, Проявитель: чернее

душа моя день ото дня.

И, может быть, тот, рядом с нею

идущий, Тебе не родня.

          1976, 1996

* * *

Недаром над финским гранитом

и синими льдами – точь-в-точь

как пламень над пуншем разлитым –

горит скандинавская ночь.

И с мудрым орлиным задором

недаром построен Петром

пленительный город – в котором

гремел императорский гром,

где вьюги косматой вселенной

свистели в рессорах карет...

Легко ли Европе надменной

приставить к виску пистолет?

И окриком, как на поверке,

родную спалив старину,

легко ли построить на Стрелке

Россию в шеренгу одну?

          август 1974, 1980

* * *

Он, как стакан граненый

с водою налитой –

гнилой, темно-зеленой

и тускло-золотой,

стоит у самых окон,

и дует в левый бок

ему сквозной Европы

лукавый холодок.

И сам он – европейский,

приморский, слюдяной,

с простуженной летейской

легчайшею волной.

          февраль 1975

* * *

Грузинский храм. Лишь битый камень тут

да ласточкам кочующим приют.

Ни золота, ни бронзы, ни парчи –

лишь чистые отвесные лучи.

Осыпалась настенная глазурь...

Но, друг, очей застенчивых не хмурь:

все украшенья – веришь? – мишура...

Почти что палестинская жара.

Почти что иорданская вода.

Почти что иудейская звезда.

И человек – мучительно знаком –

идет по синей глине босиком.

          май 1974

* * *

Грузинский храм, и битый камень,

и неба виноградный пламень,

и кучевые облака,

и пика льдистая булавка...

Какая пестрая заставка

для путевого дневника!

Так некогда стихи писали.

Но мы родиться опоздали

для этой детской простоты.

И в результате опозданья

способны лишь на описанья

жары, вагонной маеты.

О, этот с женщиной попутной

нелепый, глупый, скучный, смутный,

невыносимый разговор!

Не лучше ль та игра в молчанку –

гусар, влюбившийся в турчанку,

без языка, и темный взор?..

Стекло царапая погоном,

проносит пиво по вагонам

осточертевший проводник.

В купейном жмутся к стенкам дети.

В плацкартном – словно в лазарете:

еда, белье, и храп, и крик.

Ах, сколько можно мыться, бриться,

курить? На месте не сидится.

В окне – один и тот же вид.

Одну и ту же вертят гору.

Во тьме бегут по коридору...

И опровергнут Гераклит.

          май 1980, 1981