в зарослях травы.
Ветреная жалость,
ледяная лесть,
смертная усталость
в этих сказках есть –
вечной жизни... или
вечной смены лиц:
обнимались, пили,
превратились в птиц?
Ничего иного,
просто мой черед
целовать пунцовый
приоткрытый рот.
2
Эта проза, как стекло, –
холодна, сурова.
Даже время не смогло
посягнуть на слово.
Сочетанье розы, рук,
кисточки и туши –
человеческий испуг,
на шелку цветущий:
вечной жизни холодок,
белый след звезды –
там, где вызвездил ледок
черноту воды...
Сколько жило на земле
до меня людей!
Это души их во мгле
ходят по воде.
Ничего иного нет,
всё давным-давно
на словесный зыбкий свет
переведено.
декабрь 1974, март 1975
* * *
Хорошо на даче зимовать:
Библия с картинками Доре,
книги, керосинка да кровать,
серебро сугроба на дворе.
Хороша в озоне записном
пушкинской опалы тишина, –
шпалы и платформу занесло,
и бадейка наледи полна.
Хорошо! Немного жидковат
воздух Прозерпины – керосин.
Близоруко смотрят на закат
сквозь стекло немые караси.
Шепелявит печка – хорошо
на постели в этакую жуть,
звезд пересыпая порошок,
целовать светлеющую грудь...
Плавают зеленые шары,
забредает в сутолоку сон...
Я земную молодость открыл,
словно Шевырева Аронсон.
декабрь 1974, февраль 1975
* * *
Полузабыт уже Державин,
его заржавленный клинок.
Твоею собственной державой
лежит Поэзия у ног.
Но все равно уже зловеще
душа глядит издалека,
и хочет форму каждой вещи
оставить в памяти рука –
та, что могла, одна на свете,
чуть задевая пустоту,
легко-легко пройти – как ветер! –
по побледневшему листу, –
та, что, тоской погоды вьюжной
перечеркнув остаток лет,
в порыве ненависти южной
сожмет граненый пистолет, –
та, что помашет нам, минуя
земной лукавый сладкий плен,
приветствуя страну иную –
отчизну девственных Камен.
январь 1975
КНИГА
1
Я книгу холодную в руки беру,
тяжелую книгу твою, –
и словно в корявом дремучем бору
воронежской ночью стою.
Как страшно мне в этой ночи неживой,
и город уже далеко –
с тесовою башней сторожевой
над закамышелой рекой.
Но не убежать из страны слюдяной,
храни ее Бог, никуда,
покуда стоит, как вода, за спиной
большая, как сердце, звезда.
2
Умывался на заре,
словно солью, снегом твердым.
В деревянный Назарет
плыли скворчущие орды –
над тесовой смотровой
башней, к небу заостренной,
над моею головой,
над травой посеребренной...
Нет, не властны надо мной
листья лавра жестяные, –
не уйду из ледяной
удивительной страны я!
Потому, что только в ней –
как в хорошей, знобкой прозе –
кровь поэтов и царей
замерзает на морозе.
февраль 1975
