— Наверняка, — соглашаюсь я.
Кажется, я думал вслух…
— Ты не помнишь имя женщины, ради которой совершил столько подвигов?! — удивляется старик.
— Суити, — повторяю я. — Её звали Суити, отлично помню.
Старик сидит в своём–кресле качалке. Его седые лохмы падают на высокий лоб в глубоких бороздах вековых морщин. Дряблая кожа его щёк больше похожа на древний пергамент, с полустёршимися письменами. В разбитое выстрелом окно задувает ветер, залетают крупные снежинки и тают на тощей куриной шее старика, на его волосах и плечах.
Он то и дело шевелит немеющими пальцами — этот болван Белли слишком крепко привязал его руки к подлокотникам.
— Суити… — дёргает старик головой. — Что за дурацкая кличка! Её звали… Её звали…
Он растерянно умолкает и несколько минут сидит, словно окаменев. А из глаз его стекают на впалые щёки две мутные слезы.
— Я не помню, — выдыхает он. — Не помню её имени. Не помню!
Старческий голос срывается в рыдания.
— Эка важность, сэр, — жалеет его Понч. — Велика важность имя! Альдонса её звали, и не надо так расстраиваться по пустякам.
Макгвардинг переводит на толстяка взгляд, вспыхнувший радостью, едва ли не счастьем.
— Белли! — восклицает он. — Белли! Сынок!
— Да ладно, — отмахивается Понч, готовый, кажется, пустить слезу.
— Не надо было вам всё это затевать, сэр, — говорю я.
— Не надо было затевать?! — глаза старика загораются. — Ты вспомни, как хорошо всё начиналось, Алонсо! Но ты стал моим стыдом, моей безотрадной старостью, моей непреходящей болью. Разве для того даровал я вам жизнь вечную, чтобы вы стали в конце концов вечным моим позором?
— Что поделаешь, Майк. Меняются времена, меняются люди.
Макгвардинг сокрушённо качает головой.
— Алонсо, сын мой, ты ли это говоришь?! — восклицает он. В голосе его мне слышится неподдельный трагизм. — Чадо моё возлюбленное, мой рыцарь, мой добрый ангел, моё второе я…
— Не вечно же мне быть вашим вторым я, сэр. Дети вырастают и рано или поздно начинают свою собственную жизнь.
— Да, — грустно трясёт головой старик, — увы, это так. Но разве таким должен был ты стать?
Меня разбирает зло.
— А каким?! — срываюсь я на крик. — Должен?! Я вам ничего не должен! На веки вечные остаться тем идиотом, которого вы из меня сделали?! Получать пинки и затрещины, быть посмешищем в глазах любого встречного?! Чахнуть над каждым грошом и вечно урчать голодным животом, трясясь на полудохлой кляче?!
— Алонсо… — пытается что–то вставить старик, но я не слушаю его, я не хочу его слушать.
